Победитель последних времен. Лев Котюков

      Ведомый под руки Авербахом и Краскиным, Цейханович с величественной нетвердостью покинул писательский кабак. Но не забыл твёрдо выкрикнуть на прощанье:

      – Пропили, сволочи, Россию!!!

      – Пропили, пропили! Вместе с Израилем! – успокоил своего старшего друга верный Краскин, почтительно шатаясь в такт благодетелю.

      И мне вдруг во всей огромности представилась Россия непьющая. Вся, вся!.. От края до края… От тухлых чумов Чукотки до смрадных притонов Черноморья. И необъяснимой, неизбывной тревогой объяло душу. Подобно лунному свету, овладело душой моей невыразимое видение. Жутко было в этом невозможном. Безлюдно, тихо, тупо. И совершенно беспричинно страшно, как после смерти. Сверхволевым усилием я вырвал себя из чёрного, зловещего морока, аж ладони вспотели.

      Нет, нет, подальше от таких глобальных грёз! Ежели от них так страшно, то какая жуть восторжествует наяву со всеобщим протрезвлением? Ведь русская жизнь в тысячу крат реальней и подлей самых немыслимых фантазий. Нет, нет, пусть уж кто-то похрабрей меня представляет Россию непьющую, флаг ему в руки!..

      А Цейханович, завидев неладный «жигулёнок» Авербаха, вдруг, как бы вместе со мной, очнулся от потусторонних русских грёз и, подобно остатнему приступу дизентерии, исторгнул вялый ручей ругани в адрес отечественного дерьма на колесах.

      Но Авербах, которому после подвальных возлияний совсем было нельзя за руль, даже не отбрехнулся, а поволок друга вдоль стоянки к сверкучему, серебристому, неправдоподобно чистому «Мерседесу».

      – Вот!.. Как обещал! – с гордостью гаркнул он.

      – Ну это… это… – прищёлкнул пальцами Цейханович, – это соответствует!..

      Качнулся, чуть не упал, но, подхваченный Краскиным, ещё раз изобразил одним пальцем одобрительный щелчок, почти трезво обозрел окрестность, дабы убедиться, что видят подлецы, кому такое авто подано. Убедившись, что кое-кто с завистью видит, в том числе и Возлесвинский, усмехнулся победоносно Цейханович и нырнул в салон безукоризненной иномарки, как в постель роскошной блондинки-хохлушки из лучшего берлинского борделя.

      И двинулись мы восвояси в том же составе, что и прибыли, – я, Авербах, Краскин и, естественно, Цейханович. А незнакомый молчун-водила не в счёт. Он больше не появится в жизни Цейхановича, а стало быть, и в нашей жизни, – и посему, хоть он мне почему-то и запомнился, слова на нём поэкономлю. Им и так тесно в моих неловких сочинениях.

      И вообще, какой это умник сказал, что в настоящей литературе словам должно быть тесно, а мыслям просторно? Вроде бы Некрасов… Слава богу, что не Толстой и не Достоевский. И не Бунин, и не Есенин… Ишь как красиво завернул не разобиженный жизнью певец обиженных. Явно после крупного картёжного проигрыша. Перепутал, должно быть, в горячке краплёного туза с дамой – и нате вам:

      «…мыслям просторно, а словам тесно».

      Но слова – они