Собрание сочинений. Встречи: Интерлюдия. Лебединая песня. Джон Голсуорси
Ну и вид у этого человека! Шествует так, словно явился в этот мир из другой эпохи, из эпохи, когда выше всего ценился внешний вид. Он чувствовал, что «этот тип» скорее расстанется с жизнью, чем выкажет интерес к чему бы то ни было. Внешний вид! Возможно ли довести презрение к чувству до такого совершенства, чтобы забыть, что такое чувство? Возможно ли, что приподнятая бровь приобретает больше значения, чем все движения ума и сердца? Шагают поношенные павлиньи перья, а павлина-то внутри и нет. Показать свои чувства – вот, может быть, единственное, чего этот человек устыдился бы. И сам немного дивясь своему таланту диагноста, Сомс не отставал от него, пока не очутился на Грин-стрит. О черт! Тот и правда шел к дому Уинифрид! «Преподнесу же я ему сюрприз», – подумал Сомс. И, прибавив шагу, он сказал, слегка задыхаясь, на самом пороге дома:
– А, мистер Стэйнфорд! Пришли вернуть табакерку?
Со вздохом, чуть-чуть опершись тростью на тротуар, фигура обернулась. Сомсу вдруг стало стыдно, точно он в темноте испугал ребенка. Неподвижное лицо, с поднятыми бровями и опущенными веками, было бледно до зелени, как у человека с больным сердцем; на губах пробивалась слабая улыбка. Добрых полминуты длилось молчание, потом бледные губы заговорили:
– А это смотря по тому – сколько?
Теперь Сомс окончательно задохнулся. Какая наглость!
А губы опять зашевелились:
– Можете получить за десять фунтов.
– Могу получить даром, – сказал Сомс, – стоит только позвать полисмена.
Опять улыбка.
– Этого вы не сделаете.
– Почему бы нет?
– Не принято.
– Не принято, – повторил Сомс. – Это еще почему? В жизни не встречал ничего более бессовестного.
– Десять фунтов, – сказали губы. – Они мне очень нужны.
Сомс стоял раскрыв глаза. Бесподобно! Человек смущен не больше, чем если бы он просил прикурить; ни один мускул не дрогнул в лице, которое, кажется, вот-вот перестанет жить. Большое искусство! Он понимал, что произносить тирады о нравственности нет никакого смысла. Оставалось либо дать десять фунтов, либо позвать полисмена. Он посмотрел в оба конца улицы.
– Нет. Ни одного не видно. Табакерка при мне. Десять фунтов.
Сомс попытался что-то сказать. Этот человек точно гипнотизировал его. И вдруг ему стало весело. Ведь нарочно не придумаешь такого положения!
– Ну, знаете ли, – сказал он, доставая две пятифунтовые бумажки, – такой наглости…
Тонкая рука достала пакетик, чуть оттопыривавший боковой карман.
– Премного благодарен. Получите. Всего лучшего!
Он пошел прочь. В движениях его была все та же неподражаемая томность; он не оглядывался. Сомс стоял, зажав в руке табакерку, смотрел ему вслед.
– Да, – сказал он вслух, – теперь таких не делают. – И нажал на кнопку звонка.
VII
Майкл терзается
За те восемь дней, что длилась генеральная стачка, в несколько горячечном существовании Майкла отдыхом были