Эдинбургская темница. Вальтер Скотт
школьные занятия в тот памятный день), пошел вместе с мистером Сэдлтри по Лоунмаркету; перебивая друг друга и не слыша ни слова из того, что изрекал собеседник, они рассуждали – один о шотландских законах, другой – о правилах грамматики.
Глава V
Он всюду устанавливал закон, Но дома был ягненком кротким он.
Дэви Линдсей
– Приходил возчик Джок Драйвер, спрашивал, готова ли новая упряжь, – сказала миссис Сэдлтри своему супругу, входившему в лавку (не для того, чтобы дать ему отчет, но чтобы тактично напомнить, сколько она успела сделать в его отсутствие).
– Ладно, – ответил Бартолайн и ничего более не соблаговолил добавить.
– А еще лэрд Гирдингбарст присылал лакея, а потом и сам зашел – до чего ж обходительный молодой человек! Справлялся, когда будет готов вышитый чепрак для гнедого – скоро ведь скачки в Келсо.
– Ладно, – столь же лаконично отозвался Сэдлтри.
– А еще его светлость граф Блэйзонбери, лорд Флеш и Флейм, говорят, с ума готов сойти – отчего не доставили в срок упряжь для шести фламандских кобыл, с гербами, коронами, попонами и всем набором.
– Ладно, ладно, ладно, жена, – сказал Сэдлтри, – если он сойдет с ума, объявим его невменяемым, только и всего.
– Тебе все ладно, Сэдлтри, – сказала супруга, обиженная равнодушием, с каким был принят ее доклад, – другой бы этого не потерпел, сколько заказчиков, а принять некому, кроме жены: ведь не успел ты уйти, как подмастерья тоже побежали глядеть на казнь, ну а раз тебя нет…
– Довольно, миссис Сэдлтри, – сказал с важностью Бартолайн. – Не докучай мне пустяками. Мне была крайняя надобность отлучиться, а как сказал мистер Кроссмайлуф, когда его вызвали сразу два судебных пристава, non omnia possumus[16], то есть pessimus… possimis… Ну ладно, наша юридическая латынь не по вкусу мистеру Батлеру, а значит это вот что: никто, будь то хоть сам лорд-президент, не может делать двух дел зараз.
– Отлично, мистер Сэдлтри, – отвечала спутница его жизни с насмешливой улыбкой, – вот ты и выбрал, что делать: оставил жену хлопотать с седлами да уздечками, а сам побежал глядеть, как вешают человека, который тебе ничего худого не сделал.
– Женщина, – произнес Сэдлтри, впадая в возвышенный тон, которому отчасти способствовало выпитое бренди, – воздержись рассуждать о вещах, которые ты не способна понять. Уж не думаешь ли ты, что я рожден ковырять шилом кусок кожи, когда такие, как Дункан Форбс или Арнистон, ничем меня не лучше, если верить нашей улице, вышли в советники и адвокаты? А живи я в справедливые времена, хотя бы при храбром Уоллесе…{27}
– Не знаю, какой толк нам был бы от храброго Уоллеса, – сказала миссис Сэдлтри, – разве что в те времена требовалась кожа для оружия, как я слыхала от старых людей; да и то неизвестно, заплатил ли бы он за нее. А что до твоих способностей, Бартли, наша улица, как видно, знает о них больше меня, раз так их расхваливает.
– Говорят тебе, – сказал гневно Сэдлтри, –
Не на все мы способны (