Ипатия. Чарльз Кингсли
вокруг его тела обвилась веревка и дружеская рука варвара при общем одобрительном смехе вытащила его на палубу. Никто не сомневался, конечно, что юноша обрадуется оказанной ему помощи, и добродушные готы совершенно не понимали причины его сдержанности. Филимон с удивлением смотрел на этих странных людей, на их бледные лица, круглые головы, широкие скулы, коренастые сильные фигуры, рыжие бороды и желтые волосы, причудливыми узлами связанные на макушке. Их неуклюжие одеяния, представлявшие смесь римской и египетской моды, состояли наполовину из неизвестных ему мехов. Безвкусно изукрашенные самоцветными камнями, римскими монетами и драгоценностями в виде ожерелий, одежды эти, однако, носили на себе следы многих невзгод и схваток. Только рулевой, подошедший теперь к борту, чтобы посмотреть на гиппопотама и помочь поднять на палубу грузное животное, носил первобытный простой наряд своего народа: белые полотняные штаны, стянутые ремнем, кожаный нагрудник и медвежью шкуру вместо плаща. Язык варваров был совершенно непонятен Филимону, и в этом отношении мы окажемся счастливее его.
– Какой это рослый, отважный юноша, Вульф, сын Овиды! – обратился богатырь к старому воину в медвежьей шкуре. – Он, пожалуй, не хуже тебя сумеет носить шубу в этом пекле.
– Я сохранил одежду моих предков, Амальрих амалиец; Асгард[12] я сумею найти в той же одежде, в какой некогда брал Рим.
Костюм богатыря представлял собой смесь римского военного и гражданского одеяния. На нем был шлем, панцирь и сенаторская обувь; с дюжину золотых цепочек обвивалось вокруг шеи, и на всех пальцах сверкали драгоценности. Он отвернулся от старика с нетерпеливой насмешливой улыбкой.
– Асгард! Асгард! Если ты спешишь достигнуть Асгарда по этой вырытой в песке канаве, то расспроси юношу, далеко ли нам еще плыть.
Вульф тут же исполнил его желание и обратился к монаху с вопросом, на который тот мог ответить лишь отрицательным движением головы.
– Спроси его по-гречески.
– Греческий язык – наречие рабов. Пусть им пользуются невольники, – я от него отрекаюсь.
– Эй, девушки, подойдите-ка сюда! Пелагия, ты, во всяком случае, понимаешь язык этого молодца. Спроси его, далеко ли еще до Асгарда?
– Ты должен вежливее со мной обращаться, мой суровый герой, – ответил нежный голос из-под палубного навеса. – Красоту следует просить, ей нельзя приказывать.
– Ну так подойди сюда, мое оливковое дерево, моя газель, мой лотос… моя… ну, как там еще называется эта чепуха, которой ты меня учила недавно. Приди и спроси этого дикого человека из песчаной пустыни, далеко ли до Асгарда от этих проклятых кроличьих нор.
Занавес шатра отдернули и, сладострастно раскинувшись на мягком ложе, под опахалами из павлиньих перьев, сверкая рубинами и топазами, показалось существо, какого Филимон никогда еще не видел.
То была женщина лет двадцати двух, с чувственными, обольстительными формами