Салтычиха. Иван Кондратьев
а когда заснул, то метался, как больной. Странные и непостижимые сны снились одинокому, всеми презираемому и никому не нужному уроду, и среди всех этих снов он почему-то сознавал, даже хотел себя уверить в том, что уродливое тело имеет и уродливые помыслы.
Глава VIII
Видение императрицы Анны
Для Ионы Маркианыча настало какое-то странное время. Из часу в час, изо дня в день он бродил как угорелый. То на него находили минуты какого-то блаженного состояния, когда все вокруг казалось ему и добрым и светлым: и солнце светило ярче, и вся природа словно улыбалась ему. То вдруг сердце его ожесточалось. В эти минуты бедный урод то горько плакал, то проклинал все, что видел перед своими глазами, и черная злоба ко всему на свете закипала в его сердце. Иногда он казался совершенно помешанным, и на него было отвратительно смотреть в это время: уродливость его кидалась в глаза еще больше, и еще больше он производил отталкивающее впечатление.
Все в малиновом домике заметили эту резкую перемену в Ионе Маркианыче и при случае сторонились его.
Не сторонилась одна Чертова Сержантка и, бог весть почему, стала к нему как будто милостивее. Она часто называла его ласкательными именами: звала «гнедушкой», «зуботычкой», «миленьким василечком», и ее юные поцелуи все чаще и чаще обжигали лоб Ионы Маркианыча.
На такую сцену наткнулся как-то нечаянно преображенец. Сначала он не сообразил, что это значит, но потом задумался, и когда ушел Иона Маркианыч, он позвал дочку к себе.
Взглянув на фигуру дочери, плотную, здоровую, не по годам развившуюся, он задумался еще более, и что-то подозрительное зашевелилось у него в мозгу. Перед ним стояла не десятилетняя девочка, а девчонка лет шестнадцати, румяная, со сверкающими смелостью, доходящей до злости, глазами. При этом она и держалась совсем как-то не по-детски.
– Чего тебе, батька? – спросила она у отца.
Преображенец отвечал не сразу.
– Чего? Гм! – сказал он потом и пристально стал глядеть на дочь.
Дочь заметила это.
– Аль давно не видал? – произнесла она.
– Видать видал, дочка. Да вот дивуюсь на тебя: какая ты у меня рослая да покладистая. Ни дать ни взять девка на возрасте.
– Чай, дочь-то твоя – получше меня знаешь, отчего я рослая да покладистая, – отвечала без запинки дочь.
– Ан и не знаю.
– А не знаешь, так, стало, и знать не надобно.
Преображенец нахмурил брови.
– Можно речь-то и поскладней вести! – заметил он.
– На нескладицу нескладицей надобно и ответ держать! – резко возразила дочь.
Преображенец прикусил язык, чувствуя, что дочь права и что ему не следовало заводить с нею той речи, которую он завел. Но он хотел показаться перед ней строгим отцом и сказал:
– А вот я ужо приготовлю лозу, коя кому-нибудь по хорошему месту придется.
– И приготовь. Лозою, чу, бают, в могилу не вгоняют. Может, кому лоза и на пользу.
– Тебе она на пользу, дочка!
– А на пользу – и пользуй. Чай, служичи-то к этому делу попривык