Дороги и перекрестки. Антология
годы, тихо охраняю тебя.
Я…
оберег
твоего счастья.
Длинные паузы между фразами. Говорить лучше о ничего не значащем, повседневном, бытовом. Смысл – заполнить тишину. А я ее люблю, с ней спокойно, так гладко и ровно, совершенно беззаботно. В шуме разрушения больше, и я предпочитаю молчать.
– Ты любишь одиночество?
– Да, оно мне по душе, я хочу быть один.
Но ты не одинок, и никогда не будешь один, ты будешь принимать и отвергать людей, любить, дышать едким воздухом, пропитанным запахом богемы, в тесной комнате перелистывать страницы недавно изданных книг своих новых и совсем давних друзей. Но не ОМ.
Истощенность во всем, что тебя окружает. Ты не готов забыть и растоптать ровно настолько же, насколько не готов создать и породить. Заброшенность, и почти бессилие, горечь, но не опустошенность – что гораздо важнее. Отсутствие поворота сюжета, полное, абсолютное, я даже не ухожу, а тихо, почти беззвучно, легко, но немного робко исчезаю, спрятавшись под вуалью смирения. Здесь, вдоль бульвара проплывают лица: незнакомые и безучастные, и я пытливо всматриваюсь в быстро меняющиеся, но однообразные картинки за окном. Все так же беспечна, ведь абстрактна, ритмичным шагом прохожу мимо дома Герцена, стараясь быть незаметной. Мне не была дана жизнь, как другим, мне позволили только наблюдать за происходящим, с любопытством озираясь по сторонам и удивляясь, как ты можешь жить и общаться со мной, неживой.
И вот теплые, нежно-живые губы едва касаются моего лба. Это непривычное ощущение теплоты и с ней же отдаленности, погружающее в дремоту. Я растворяюсь в тебе. Ты знаешь, я обожаю танцевать, но ты никогда не видел, как я танцую. Ты никогда не чувствовал меня, из-за того, пожалуй, что меня никогда не существовало.
– Я не понимаю, где ты. Тебя же нет, ты растворяешься во всем, что тебя окружает, но тебя как таковой нет.
– Да, меня просто не существует.
– Это ненормально.
– Так было всегда и так будет, я ничего не могу с этим поделать.
– У тебя нет друзей. Где они? Не видел ни одного.
– Я тоже давно их не видела. Может, их уже и нет.
В темноте я слышу твою боль, индевеет все тело. Ты никогда не поймешь, как мертвец способен познать живое. Я пытаюсь говорить с тобой, чтобы ты не забыл о том, что можешь коснуться не имеющего бытия, но я и мое отсутствие тебя равно утомляют.
– Ты веришь, что может существовать круглый квадрат?
– Извини, я не могу сейчас говорить.
Махровый халат, влажные волосы, длинные тонкие пальцы, медленно перебирающие сто восемь аметистовых бусинок…
И вот тебе чудится волнующий бархатный шепот, шелковое покрывало и синее-синее небо.
Перед самым уходом монаха Нинакавы из этого мира его навестил мастер дзэн Иккю.
– Можно мне напутствовать тебя? – спросил он.
– Я пришел сюда один, – ответил Нинакава, – один и уйду. Чем можешь ты мне помочь?
– Если ты считаешь, что ты и в самом деле пришел и уйдешь, то ты заблуждаешься, – ответил Иккю. – Позволь мне показать тебе путь, в котором нет прихода и ухода.
Эти слова Иккю так ясно открыли Нинакаве путь, что