Жребий брошен. Людмила Шаховская
ты не поняла, что в моем сердце возникло роковое чувство, о котором раб не имеет права даже помыслить?
– Увы! Я поняла это.
– Ты поняла… ты поняла, значит, что влечет меня к смерти, поняла, вследствие какой причины я не бегу от руки правосудия. Не имея ни права, ни возможности достичь чего-нибудь лучшего, я решился на последнее, что осталось мне – умереть за тебя, за твою честь.
Он нежно и крепко поцеловал ее руку.
– Не оскорбляйся, что я позволил себе счастье в первый и последний раз прикоснуться устами к твоей руке, добрая, великодушная, божественная Амарилла! Я теперь умру спокойно.
– О, доблестный Луктерий! Не говори о твоей смерти, это невозможно.
Еврей привел своих спутников в хижину, устроенную внутри горной пещеры. Там было темно и пусто. Вороха соломы, служившей постелью нескольким обитателям, и кучка угольев на очаге свидетельствовали, что здесь когда-то жили люди, но теперь едва ли кто обитал, потому что Амарилла не приметила ни белья, ни посуды, ни мебели, кроме двух больших гладких камней и каких-то глиняных черепков.
– Вот дом Фламмы, где он укрылся после битвы, – сказал еврей, воткнув свой факел в золу очага.
– А где мой муж? Где мой муж? – спросила Амарилла, ее сердце учащенно забилось от наплыва разных чувств.
– Твой супруг спал на этой соломе, пока мог спать сном живых.
– Сном живых… он скончался?
– Твой супруг спал тут со слугой… слуга теперь в Риме.
– А мой муж? Умер он? О, не терзай! Скажи мне все!
– Умер. Умер через три дня после отправления письма к тебе. Ты успела бы проститься с ним, если бы тогда же устремилась сюда на переменных лошадях.
Амарилла глубоко вздохнула.
– Это воля сребролукого Аполлона… Что говорил мой муж обо мне перед смертью?
– Ничего, матрона. Он все время только стонал или спал… так и не очнулся. Фламма после его смерти уехал в Массилию – пристанище всех добровольных изгнанников, а слуга твоего мужа – в Рим. Вот все, что я могу сообщить тебе. Я даже не знаю, где Фламма и слуга похоронили пепел твоего мужа.
Амарилла села на камень и задумалась, в сущности, не думая ни о чем. В эти дни она до того успела свыкнуться с мыслью о возможности не застать мужа в живых, что весть о его смерти нисколько не удивила ее. Она задумалась по-прежнему над неразрешимым вопросом, что ей теперь сделать – возвратиться ли в Рим или же, не заезжая туда, плыть в Помпею к деду и родителям. Среди хаоса неразрешенности у нее возникла и еще хуже сбивала с толку мысль о том, что теперь Луктерий не будет казнен – не стало грозного мстителя, в руки которого он упрямо хотел отдаться.
– Амарилла! – тихо раздалось в пещере. Красавица заметила, что еврей исчез, а Луктерий стоит, скрестив руки на груди, и смотрит на нее своим всегдашним взором, полным восторга и грусти.
– Ты спасен… спасен против твоей воли! – воскликнула она.
– А твоя честь погибла.
– Перед кем? Моего мужа нет в живых, а на Клелию и весь свет я плюю.
Галл