Кубок орла. Константин Шильдкрет
был еще человек нестарый. Ему до сорока недоставало трех годов, а голова уже давно поубралась серебром, лицо покрыла густая сетка морщин. Только по глазам и можно было еще признать беглого стрельца, прославленного многими лихими подвигами в битвах с боярами и купчинами. Глаза у Памфильева синие, как в лунную ночь снежная степь, и живет в них всегда задорная, бесстрашная молодость.
Памфильев пробирался на тайный сход к Ивану Степановичу.
Очень нелегкое дело поручили ему товарищи! Атаман не боялся царевых языков. На своем веку он немало видывал всяких видов. Ему хорошо были знакомы застенки, сырые острожные подвалы и даже жизнь подъяремного человека на соляных варницах Соловецкого монастыря. Страшило его другое: как ни напрягал он свой мозг, а не мог понять, правильно ли он сделал, что связался с Мазепой.
На первый взгляд союз этот был как будто выгоден станичникам. Мазепа сулил им полную волю и обещал идти воевать у бояр Москву. Чего, кажется, лучше? А если пораскинуть умом, то все это не так уж выходило просто. Ну, сдержит он слово, даст свое войско ватагам. И провиант, и пушки, и коней, все даст. А потом что? Неужто же, одолев бояр, гетман придет на казацкий круг и со всем казачеством станет равным? Не похоже что-то на правду… На словах гетман ох как горазд, а на деле – сам боярин. Пан и панскую руку тянет.
– Да, – вполголоса рассуждал Фома, медленно подвигаясь по лесным неисхоженным тропам. – Начальным людям, да войсковой старшине, да полковникам – тем есть чего дожидаться от Ивана Степановича. У них и сейчас уже столько земли завелось, что иной московский вотчинник облизнется…
– Подайте на построение косушки, як москали балакают, добрые громодзяне! – прервал эти рассуждения чей-то неожиданный возглас.
Памфильев вздрогнул и выхватил из-за пазухи кинжал. Перед ним, сняв изодранную в клочья баранью шапку, стоял косолапый верзила. На его широком лице, как вишня, алел небольшой носик, горячие, будто угли, глаза с пренебрежением глядели на кинжал.
– Не трудись, кум, резать, – проговорил он с усмешкой. – Не бачишь, что я тутошний громодзянин и пан? Я да вивк[12], оба мы тут паны.
– Лицедей ты или таковским прикидываешься? – отступил от него Фома.
– Мне и Параська говорит, что прикидываюсь…
– Да ты куды путь держишь, веселый ты человек?
– Ясно куды! К запорожцам.
– А откудова?
– Бачь, який шустрый! Куда ты, оттуда я. В самый раз.
Щербатый месяц занесло темными тучами, и в лесу сразу стало темно. Деревья, казалось, сошлись вплотную и притихли сплошной черной громадой.
– Поздно. Не сбиться бы, – нерешительно огляделся Фома и опустился наземь, натруженно протянув гудящие от долгой ходьбы ноги.
Вслед за ним, повторяя все его движения, устроился на траве и верзила.
Над головами их едва слышно зашумели вершины деревьев. Ветер налетел и стих. Холодная тяжелая капля упала на руку Фомы.
– Дождь, – поежился он.
– А ты его горилкой суши.