Шеломянь. Олег Аксеничев
с лихвой компенсировался резким сильным голосом, напомнившим Маврикию звук никогда не слышанных иерихонских труб.
Бес по-хозяйски копался в принесенном Маврикием добре, особо оживившись при обнаружении плетенки с вином.
– Вот это я понимаю, – пробулькал бес, присосавшись прямо к горлышку.
– Простите, – осмелился заговорить Маврикий, забыв завет Блаженного Августина. – Разве вам это не вредит?
– Вредит, – бес отставил плетенку в сторону. – Когда неумеренно и без закуски.
– Да нет… Это все же кровь Христова…
– Дурак, – бес снова обиделся. – Я что, по-твоему, вино от крови не отличу? Вы, гречата, сами в безумии живете и нам, русским, голову морочите! Что это такое: кровь Христова, тело Христово, – и бес остатками зубов принялся яростно пережевывать просфору, – все о святости говорите, а сами своего бога поедаете!
Бес выплюнул остатки просфоры.
– Кстати, бог у вас невкусный! Таким пресным тестом у нас на Руси даже свиней не кормят.
Маврикий заплакал от собственного бессилия и поругания имени Божьего. Он сел, привалившись к стене, и рыдал, возможно, первый раз в своей грешной бурной жизни. Бес забрался ему на плечо, стараясь своими ручонками обтереть слезы, бегущие у Маврикия по щекам и бороде.
– Слышь, – виновато говорил бес. – Слышь, гречонок, прости ты меня, дурака старого! Что делать, характер такой у меня, ругательный. Ну, не обижайся, я же тоже с понятием, что у людей должно быть что-то святое. Только никак вы понять не можете, что…
Маврикий шмыгнул носом, ужасаясь тому, что ласка беса ему приятна.
– Изыди, сатана, – неуверенно сказал он.
– Вообще-то меня зовут Храпуня, – представился бес. – Но это клевета, сплю тихо и никому не мешаю. У нас на Руси таких, как я, зовут домовыми.
Слезы у Маврикия уже просохли, хотя душа просила поплакать еще.
– И чего князь Ярослав ябедничает? – продолжал говорить домовой. – Слышал я его на пиру, как на меня наговаривал! А виноват-то сам! Освятить хоромы время нашел, а домового уважить и перенести в новое жилище – нет! Можно подумать, я прошу больше, чем ваш бог. Жалко ему стало ломтя хлеба да ложки каши!
Домовой на пару с Маврикием всхлипнул, и грек погладил Храпуню по голове. Волосы домового, на вид всклокоченные и грязные, были мягки, как шелк из Срединной Империи.
Домовой с тоской отмахнулся, слез с плеча Маврикия и снова потянулся к плетенке с церковным вином.
– Передай князю, – сказал Храпуня, осушив плетенку до дна. – Уйду я от него. Пускай твой бог за домом приглядывает, раз его полюбили. Завтра же и уйду.
Только что домовой стоял рядом с Маврикием, и вдруг исчез. Только маленькие следы, отпечатавшиеся в пролитом на пол масле из светильника, говорили о том, что все случившееся – не сон, а явь.
Сегодня бить не будут, решил Маврикий и поплелся к выходу из конюшни. За дверями его ждал рассвет.
Миронег решил принять приглашение, так необычно нашедшее своего адресата. Но прежде надо было зайти за плащом и м