Таежный гамбит. Юрий Достовалов
вошли в Читу и были преобразованы во Второй корпус армии генерала Вержбицкого. Золото было отдано под личную ответственность генерал-майора Мизинова. Вагон на запасных путях станции Чита денно и нощно охраняла рота пепеляевских бойцов. Ключей от замков на вагонах имелось всего два. Один хранился в штабе командующего армией генерала Вержбицкого (однако без ведома Мизинова никто этими ключами воспользоваться не мог). Второй был укромно спрятан в квартире Мизинова на окраине Читы, в купеческом домишке, где квартировал генерал.
…После совещания в избе купца Махлатых Мизинов вдруг почувствовал, что смертельно, невыносимо устал. И только теперь отчетливо осознал, какую большую работу он выполнил тогда, зимой девятнадцатого, на станции Айшет – работу, которой одной хватило бы, чтобы оправдать свою жизнь, чтобы не стыдно было перед матерью и людьми. Вся остальная его жизнь – все войны, бои, наступления, отступления, окопная сырость, тиф, кровь и смерть, смерть, смерть без конца – все это теперь вдруг показалось ему совершенно ничтожным перед тем, айшетским делом.
«Боже, как это прекрасно получилось тогда! – думал Мизинов по пути домой. – Сколько на эти деньги можно сделать! Помочь стольким ветеранам армии! Построить школы, больницы, дома! Это все нам очень пригодится, когда мы укрепимся в Забайкалье!»
В то, что в Забайкалье белая армия сумеет прочно и надежно укрепиться – Мизинов тогда совершенно не сомневался.
«Немного отдохнув, бойцы придут в себя. В это время купцы и прочие воротилы внесут крупные суммы денег в общее дело. Атаман Семенов – человек твердый и решительный, он обязательно поможет, власть его в Даурии[2] крепкая…»
Мизинов вновь подумал об атамане Семенове. Вспомнил, как он совершил в Чите переворот, разогнал штаб народной революционной армии и сформировал надежные полки из забайкальского казачества. Семеновский штаб всю войну до прихода каппелевцев стоял на месте, поэтому внутренний порядок во всем гарнизоне сохранился старый, включая офицерские традиции.
В то же время перспективы остальной, большей, части России представлялись Мизинову совершенно ужасными. Это хаос, хаос и мрак!
«А может быть, он прав? – с ужасом подумал Мизинов, вдруг вспомнив Суглобова и его анархистские теории. – Может, народец наш только того и заслужил за все годы богоотступничества и цареборства? Может, это ему в наказание? А потом, после страданий – очищение, всеобщее счастье? Что же, значит, прав Суглобов? Он полагает, что после таких страданий счастливыми могут быть лишь самые избранные. Не к ним ли причисляет себя этот анархист? И куда они причисляют нас? Впрочем, куда бы ни причисляли, покоряться их распорядку нелепо».
Мизинов на минуту задумался, но тут же нашел выход: «Бороться, сражаться. Придется насмерть – значит, насмерть. Мне не привыкать, я с четырнадцатого в окопах. Уже почти шесть лет…»
Своего однополчанина, пулеметной очередью в ногу отправившего его в госпиталь осенью шестнадцатого, Мизинов вспоминал
Даурия – самоназвание Забайкалья.