Пастель для Галатеи. Кинороман. Дневники 90-х. Сергей Е. Динов
И она постоянно! – кивнул на дверь. – И – все! Мы! П-постоянно! Все! На задних! Перед кем?! Где?! Достоинство? Где гордость?! Где всё? А? О! Беременна?! М-молодец! А я? Нет, не молодец. Никак не могу забеременеть навсегда творчеством, искусством. Постоянные выкидыши! И я – выкидыш – фффотох-художник. Через Ху. Ху-дож-ник. Творю! Творюууу! А чего? Кому? Кому это ну? Кому? Мне? Мнееее. Бромпортрет в окурках. Мне?! И мне все это по!!! Н-насыпьте брому в рану мне! – с театральным пафосом прогорланил Марат и сбежал – повалился вниз по крутой лестнице.
Беременная кошка на половике жалобно вякнула ему во след:
– Яаа?
Марат задрал голову:
– А что ты, жжживотное? Ж-жди. Потомства. Я же жду? И ты жди. Разродов. Прощай!
В коридоре квартире затаившийся юноша в простыне чавкал с полным ртом.
– Дай ему, Золя. Выпить, – высказался он, наконец. – Больной. Что взять?
Старуха Изольда, в молодом обличье спящей красавицы, выдержанно, спокойно, безо всяких эмоций, словно окончательно проснувшись, сказала:
– Уйди. Ляг. Прошу. Мальчик. Мой.
Юноша прожевал.
– У тебя газом пахнет, – вздохнул он. – И тараканы. Повсюду.
Друг
Под утро горловины питерских дворов взбила пена молочного рассвета. Марат отчаянно колотился в другую дверь, последнюю как надежда. Прогремели ключи в старом замке. Босой, трясущийся от холода Марат осветился тихой радостью.
– Ч-ч-еее-р-рвонец… д-два… з-за б-ботинки, – жалобно простонал он. – Т-такси. Там. В-внизззу.
Худой, болезненный человек неопределенного возраста, Кирпичиков Прокопий Прокопьевич, типичный персонаж писателя Достоевского, всклоченный со сна, в потертом драповом пальто, накинутом на голые плечи, отступил в коридор квартиры.
– Проходите, проходите, Марат, вы ж-же озябли! Нельзя же так не беречь себя! – воскликнул он, с бесконечным состраданием истинного интеллигента. Его тоже трясло, но скорее от недомогания и легко растрясаемых нервов. – Т-такси, у п-парадного?
Марат кивнул из последних сил, но потом помотал отрицательно головой. Вымученная улыбка некоторого облегчения перекосила его лицо.
– У ч-черного! – уточнил он.
В старинных домах Петербурга по-прежнему были настежь открыты на разные случаи жизни «черный» и парадные входы в подъезд. Приход выпившего, грязного, жалкого Марата был как раз тот самый «черный» случай.
Но ведь нашлась в безжизненном нагромождении каменных изваяний вечного города единственная всепрощающая душа, которая поняла и простила свинское состояние мелкого, ничтожного типа, даже не спросив, почему, собственно, молодой еще человек, не лишенный неких творческих способностей, нажрался, простите, в эту ночь, как скотина, и не соображает, куда приткнуть свою тощую задницу и дрожащую душонку.
– Д-да. У-ч-черного, – подтвердил Марат. – М-меня, каж-жется, ув-волили. От… везде.
Кирпичиков в пальто, под которым