Каторга. Влас Дорошевич
его, по маковке! А утонет человек совсем – говорят: «Мерзавец!» Не мерзавец, а утонувший совсем человек. Вы в городе Париже изволили бывать?
– Был.
– Ну, вот я в книжках читал – не помню, чьего сочинения, – дом там есть, «Моргой» прозывается, где утопленников из реки кладут. Вот наша казарма и есть «Морга». Иду я, гляжу, – а направо, налево, на нарах, опухшие трупы утонувших лежат. Воняет от них! Разложились, ничего похожего на человека не осталось, – и не разберешь, какая у него раньше морда была! А видать, что человек был! Они говорят: «Мерзавцы», – не мерзавцы, а утопленники. Видит только это не всякий, а тот, кто по ночам не спит. Днем-то свои, а по ночам чужие думы думает. Чужие болячки у него болят. А вы знаете, барин, кто по ночам не спит?
– Ну?
– Я да мышка, а потому всему разговору крышка!
И Шапошников запел петухом и запрыгал на одной ножке.
Такие странные, бесконечно симпатичные типы создает каторга наряду с Верблинскими.
К сожалению, редки только эти типы, очень редки.
Так же редки, как хорошие люди на свете.
Убийцы
– Душка, а не выпила ли бы ты чайку? Я бы принес.
– Да присядь ты, милый, хоть на минутку. Устал!
– И что ты, душка? Серьезно, я бы принес.
Такие разговоры слышатся за стеной целый день.
Мои квартирные хозяева, ссыльнокаторжные Пищиковы, – преинтересная парочка.
Он – Отелло. В некотором роде даже литературная знаменитость. Герой рассказа Г.И. Успенского «Один на один». Преступник-палач, о котором говорила вся Россия.
Его дело – отголосок последней войны. Его жертва была, как и многие в то время, влюблена в пленного турка. Он, ее давнишний друг, добровольно принял на себя из дружбы роль postilion d’amour. Носил записки, помогал сближению. Мало-помалу они на этой почве сблизились, больше узнали друг друга… Он полюбил ту, которой помогал пользоваться любовью другого. Она полюбила его. Турок был забыт – уехал к себе на родину. Они повенчались, лет шесть прожили мирно и счастливо. Он был уже отцом четверых детей. Она готовилась вскоре подарить ему пятого.
Как вдруг в нем проснулась ревность к прошлому.
Этот турок, мимолетный гость ее сердца, забытый, исчезнувший с горизонта, – призраком встал между ними.
Мысль о том, что она делила свои ласки с другим, терзала, мучила, жгла его душу.
Ужасные, мучительные подозрения вставали в расстроенном воображении.
Подозрение, что она любит «того». Что, лаская его, она думает о другом.
Что дети – его дети – рождены с мыслью о другом.
Эта страшная, эта патологическая душевная драма закончилась страшной же казнью «виновной».
Пищиков привязал свою жену к кровати и засек ее нагайкой до смерти. Мучился сам и наслаждался ее мучениями. Истязание длилось несколько часов… А она… Она целовала в это время его руки.
Любила ли она его так, что даже муки готова была принять от него с благодарностью? Или прощение себе молила