Ермак Тимофеевич. Николай Гейнце
был лишь шелест шелка, пропускаемого сквозь ткань.
В соседней с рукодельной горнице тоже было тихо. Стоявшие у окна Ксения Яковлевна и Домаша говорили пониженным шепотом.
– Здесь он, Домашенька, здесь, – говорила Ксения Яковлевна.
– Ермак?
– Тсс… Да… Поглядела бы на него хоть глазком.
– Не проберешься. Крестная в рукодельной. Как пройти?..
– Да, да… И братцы к себе не зовут, – грустно прошептала Ксения Яковлевна.
– Может, и сами с ним на беседе… Слышно, опять стали пошаливать кочевники…
– Ну?
– Да! Слыхать…
– А ты почем знаешь, Домаша?
– Яков говорил, – покраснела девушка, стараясь особенно резко и грубо произнести это имя.
– Счастливая! – промолвила со вздохом Ксения Яковлевна.
– Чем это?
– Ты можешь с ним видеться, поговорить, душу отвести…
– Вот тоже невидаль! Сам сторожит меня всюду, а мне мало горюшка…
– Но ведь ты любишь его?..
– Ничего, парень ласковый.
– А щемит у тебя сердце, инда больнешенько?..
– Николи не щемит… Чтобы из-за их-то брата да сердце щемило девичье, рылом не вышли, пускай у них щемит…
– Не любишь ты, значит, Домашенька…
– Уж я не знаю, как и сказать тебе, Ксения Яковлевна. Пригож он, слов нету, весел нравом, ульстить норовит словом да подарком. Дня два-три не повидаешь его – соскучишься. Но чтобы томиться из-за него? Шалишь, себе дороже… Пусть сам томится… Вот как, по-моему…
– Замуж-то хочет брать? – спросила Ксения Яковлевна.
– Болтает… Поклонюсь-де Семену Иоаникиевичу.
– За чем же дело стало?
– Все собирается, – усмехнулась Домаша, но в этой усмешке было и немного горечи.
– А мне и думать нечего, – глубоко вздохнула Ксения Яковлевна.
– О чем это?
– Замуж идти…
– За Ермака-то?
– За кого же больше?
– Окстись, Ксения Яковлевна, за разбойника!..
– Какой же он разбойник? Вот и дядя говорит, что быть ему по уму бы воеводою…
– Души-то ведь губил все же… – вздохнула Домаша.
– Что же, что губил… Чай с голоду… Живет здесь тихо, мирно, душ не губит, разве вот мою только…
– Что ты, что ты! – испуганно перебила девушка. – Ты душу-то свою соблюди…
– Как тут соблюдешь, коли мил он мне больше души. Только и мысль, что о нем об одном от зорюшки до зорюшки… Гляжу вот на избу его, только тем и утешаюся.
И Ксения Яковлевна жестом руки указала Домаше высокую избу на новой стройке с петухом на коньке. Девушка поглядела на свою хозяйку-подругу и сама испугалась замеченного ею выражения боли.
– Что же ты, Ксения Яковлевна, убиваешься? Может, все и обладится…
– Где обладится! – с отчаянием в голосе сказала Строганова.
Обе девушки замолчали.
– А он-то что? – после довольно продолжительной