Sнежный сборник рассказов. Крис Карвер
и ребятам из параллели. Но ничего. Курит в среду на заднем дворе, смотрит, как Руслан и его подссывалы по очереди пинают пацана по ребрам. Ни-че-го. Разве что вопрос вертится в голове, как механизм на старых часах: «Что с тобой не так, Тёмыч? Как можно в семнадцать лет быть такой размазней?»
Даже когда в очередной раз подходит к свернувшемуся калачиком, когда снова откидывает челку со лба, разглядывает. Совесть если и есть, то крепко дрыхнет. Как и сочувствие.
В первых числах декабря он остается после уроков. В этот день Тёма впервые с ним заговаривает.
Вообще, этот день изначально не обещает быть легким. Сашка приходит с уже тяжелой головой – похмелье, чтоб его, Костика с его пивом. На истории тупит, на физике тупит, а на математике тупит просто безбожно, а Тёма, как назло, спрятал тетрадку и не показывает – вообще как-то странно скрутился весь, обняв ее длиннющими руками – из-под капюшона один только нос торчит. В итоге весь урок Саня не столько учился, сколько пытался извернуться и в лицо этого недопрятальщика заглянуть. Чего он? Совсем, что ли, покалечили? Артема на уроке не спрашивают – ему везет, а вот Саню вызывают к доске, где он снова конкретно тупит.
Короче, сам нарвался, сам же честно просидел лишний час восьмым уроком, а когда, по отбыванию наказания (а иначе эту муку не назовешь), выгреб на улицу покурить, то понял, что не последний в школе такой… заучившийся. За крыльцом, там, куда только ссать ходят, когда до туалета влом, стоит, скорчившись, Тёмка, и курит.
Саня от вида его спины (вопросительный знак, блять, так и хочется стукнуть, чтоб выпрямился) морщится, а еще не знает, куда себя деть. Ему не стыдно с чмом на одном гектаре курить, ему просто непонятно – он типа заговорить должен? Они вот так «наедине» оставались только в моменты, когда полудохлый Тёма лежал на асфальте в крови, подогнув под себя коленки, а Саня страдал от любопытства. Сейчас вроде стоит. Сам. Вроде даже не битый. Странно.
Пока Сашка размышляет о том, как это и почему Тёмке удалось сегодня остаться максимально целым, тот вдруг заговаривает, не поворачиваясь. Саня только видит краешек его челки из-под капюшона и длинные пальцы, сжимающие сигарету. Он подносит ее ко рту – меееедленно затягивается, потом опускает (сбитые костяшки! Сбитые! Неужели врезал кому-то?? сам?). Саню его меееедленные движения вымораживают так, что все тело чешется.
– Может, прекратишь так смотреть… Пожалуйста? – выдает мелкий.
И это впервые, что Тёма стоит на своих ногах, когда они разговаривают.
Саня затягивается и выпускает дым, сделав губы «уточкой».
– Что с лицом?
– Мое дело.
– Порезали, что ли?
– Мое дело.
– «Может, перестанешь так смотреть?» – ломает язык, передразнивая его. Идиот. – Когда тебя бьют, ты не пикаешь. Бить, значит, можно, а смотреть нельзя?
Спрыгивает с крыльца, перемахнув через перила, быстро вжимает Тёмочку в угол. Он не орет, не трепыхается, только сигарету роняет в снег и как-то скукоживается весь, принимая Санькин