Лютый гость. Людвиг Павельчик
нему на улице и без обиняков заявил, что мама-де не велела звать к себе воришек.
Вилли Кай молча сносил обиды, убедив себя, что сам виноват во всем случившемся. Если бы он не послушал матери и пошел тогда не в магазин, а прямиком в полицию, то и не случилось бы этого ничего. Дядька Гарри, который, как оказалось, был другом его отца, нашел бы способ укрыть его от гнева родительницы! С другой стороны, думал он, неужели же можно жаловаться на мать? Разве это не было бы предательством?
– А не она ли предала тебя, сынок? – спросил комиссар, когда Вилли поведал ему при случайной встрече о своих переживаниях. – Она должна гордиться таким сыном, а вот ты, милый мой, – стыдиться такой матери. Как бы там ни было, ты теперь в сложной ситуации, – добавил он со вздохом, – и в ближайшее время тебе придется нелегко, но время, дружок, лечит все раны и притупляет людскую память…
– Дядя Гарри…
– Что, малыш?
– А ты не можешь рассказать мне про папу? О чем это говорили вы с матерью тогда, в участке? Каких теток он мурыжил без разрешения?
Наивность и непосредственность мальчугана заставила комиссара улыбнуться.
– Могу, сынок, и расскажу, но позже. Видишь ли, история эта довольно грязная, а рассказ мой может отличаться от официальной версии и принести нам обоим проблемы. Но одно я скажу тебе совершенно точно – твой отец, Вилли, пострадал безвинно, и стыдиться его у тебя нет никаких оснований. Мир коварен, сынок, а некоторые особи, населяющие его, – он глянул вдаль и скрипнул зубами, – особенно.
Порывшись в кармане, комиссар полиции протянул Вилли монетку.
– На-ка вот, купи себе леденцов или еще чего…
– Не-а, дядька Гарри, магазины я теперь обхожу стороной.
Тот вздохнул:
– Ну, бывай!
Вилли грустно посмотрел вслед полицейскому и поплелся домой. У него было чувство, что его самого весь мир обходит теперь стороной.
В своей комнатушке, из окна которой были видны убегающая вдаль проселочная дорога и кусок леса, за которым голубела ленточка реки, Вилли старался поддерживать хоть какое-то подобие порядка. Он ежедневно подметал, а дважды в неделю мыл грубый дощатый пол большой серой тряпкой, вытирал с козырьков железной кровати и подоконника неизвестно откуда берущуюся пыль и каждое утро аккуратно заправлял свою постель, чтобы вечером вновь разобрать ее и, нырнув под одеяло, погрузиться в мир сновидений – тот мир, в котором он чувствовал себя почти счастливым.
С некоторых пор ему снились не только зеленая солнечная лужайка и его старые приятели-звери, но и менее приятные вещи, такие как супермаркет, полицейское отделение, детская тюрьма и полупьяная мать, то льнущая к нему и умоляющая украсть ей вина, то орущая благим матом и приказывающая «пойти стибрить водки». В своих снах он начал совершать продолжительные прогулки по окрестным рощам и берегу Фильса и даже направился как-то в сторону сверкавшей на солнце черепичными крышами деревеньки, но оробел и вернулся на луг. Кому-то может показаться, что он все больше отдалялся от реальности,