У беды глаза зелёные…. Геннадий Петрович Перминов
решетки. Днем мы обычно гуляли во дворике, облаченные в одинаковые темно-синие халаты. Разговоры не возбранялись, но и не поощрялись. Да и о чем разговаривать людям, еще не остывшим от сурового пекла горячих точек.
Вечером обычно читали, смотрели фильмы, слушали музыку, но каждый из нас по-прежнему оставался самим собой. Мы были еще там, откуда возвращаются обычно поседевшие молодые парни с потухшими и много повидавшими глазами. Это была обычная больница, спецучреждение закрытого типа, без всяких вывесок и табличек.
Когда, по мнению лечащих врачей, я пришел в себя после страшной контузии, да и рана на ноге затянулась, в палате появились двое мужчин в гражданской одежде. Один держал в руках дипломат, другой бросил на кровать сверток.
– Одевайтесь! – коротко приказал тот, что с дипломатом. – Вы закончили курс лечения. Здесь документы и деньги. Остальное получите внизу, у дежурного. Счастливого пути, солдат!
Поставив на пол чемоданчик, они вышли.
Я открыл кейс. Там лежали паспорт, военный билет и водительское удостоверение, всё на мое имя, и две пачки новеньких стодолларовых купюр. Развернув сверток, я быстро переоделся и, спустившись вниз, подошел к дежурному.
– Куда следуете? – лаконично, не глядя на меня, спросил лейтенант, занимаясь документами.
Я назвал адрес.
– Какие-либо просьбы, пожелания будут? – он наконец поднял голову и, пристально оглядев меня, протянул красную папку.
– Да, мне нужна машина.
– Модель? – опять коротко спросил лейтенант.
– Желательно «шестерку», «Жигули».
– Подойдете в 17.00, получите документы на машину и ключи, а пока – свободны, – он кивнул головой охране и те защелкали запорами.
…Вот и указатель поворота. Свернув на нужную мне трассу, где движение было поспокойнее, я расслабился и закурил.
А в голове пчелиным роем гудели, метались воспоминания, бились о черепную коробку и, не найдя выхода, утомленно оседали, уступая место другим.
…Когда Люська поцеловала меня на остановке, все провожающие понимающе отвернулись, а я стоял, переминаясь с ноги на ногу, и чувствовал себя полным идиотом. Затем неловко повернулся и полез в автобус. Старый тарантас, утробно уркнув, тронулся, а я, плюхнувшись на заднее сиденье, обернулся и увидел, как к Люське подошла моя мать, обняла её, и они направились в деревню.
За окошком автобуса мелькали знакомые картины детства, юности. Промелькнули поселок, школа, где мы с Серегой десять лет промучили учителей. Автобус ехал дальше и дальше. Наконец, после часа езды показались серые ворота призывного пункта со звездочками на створках. Усталый, до смерти замотанный полупьяными призывниками майор листал мое личное дело, задавал, казалось бы, нелепые вопросы.
– Охотник? Хорошо! О-о, да ты левша! Еще лучше! Старлей! К тебе, в третью команду!
Я подошел к невысокому кривоногому старшему лейтенанту, который, внимательно осмотрев меня щелочками узких глаз, кажется, остался доволен.
«Как