Азенкур. Бернард Корнуэлл
славно поработал к чести короля. Я слал в шотландцев стрелу за стрелой, крепко натягивал и разом отпускал. Да простит меня Господь, тем днем я горжусь. – Он посмотрел Хуку в глаза. – Я был лучником.
Хук мало чем в жизни дорожил, не зная иных привязанностей, кроме любви к брату и мимолетного влечения к тем девчонкам, что побывали в его руках, однако к лучникам он относился особо. Лучники были его кумирами. Англию – в этом он не сомневался – хранили от врагов не рыцари в сияющих латах, восседающие на крытых узорными попонами конях, а лучники – простые труженики, способные послать стрелу на двести шагов так, что она угодит в мишень размером с ладонь.
Поэтому, глянув в глаза старику, Хук увидел в них не пламя ереси, а гордость и силу лучника – такого же, как он сам. В душе его всколыхнулось уважение, и руки опустились сами собой.
– Ничего не поделаешь, сынок, – тихо произнес старик. – Я бился за старого короля, а теперь его сын хочет моей смерти. Затягивай веревку, парень. Лишь не откажи в просьбе, когда я уйду.
Хук коротко кивнул – то ли в знак того, что слова услышаны, то ли в подтверждение готовности исполнить уговор.
– Девушка на коленях молится, видишь? – продолжал старик. – То Сара, моя внучка. Уведи ее отсюда, ради меня. Она пока не заслужила рая, поэтому уведи. Ты молод, сынок, тебе достанет сил. Ради меня.
«Каким образом?» – пронеслось в мозгу у Хука. Он рванул проклятый конец веревки, затягивая петлю вокруг старческой шеи, и спрыгнул с повозки, чуть не растянувшись в грязи. Сноболл и Роберт Перрил, вязавшие остальные петли, уже стояли рядом.
– Простонародье, – разглагольствовал тем временем сэр Мартин. – Простонародье, а все туда же: думают, будто знают больше, чем сама Матерь-Церковь. Пора их проучить, чтоб остальная чернь зареклась впадать в ересь. Будьте безжалостны, ибо мы вершим Божье милосердие, безмерное Божье милосердие!
Безмерное милосердие состояло в том, чтобы резко выдернуть повозку из-под ног четверых осужденных, заставив тела дернуться и завертеться на весу. Хук не отводил взгляда от старика – широкоплечего, как всякий лучник. Старик задыхался и бился, ноги его то сгибались, то повисали, но даже в смертной агонии он не сводил с Хука наливающихся кровью глаз, словно ожидая, что тот выхватит его Сару прямо с площади.
– Ждать, пока сами сдохнут, или за ноги потянуть? – осведомился Уилл Сноболл у сэра Эдварда.
Сэр Эдвард словно не слышал. Он рассеянно глядел в сторону ближайшей бочки с шестом, где лолларду с проломленной челюстью что-то втолковывал священник. Рядом наготове стоял латник с горящим факелом в руках.
– Стало быть, пусть болтаются, сэр, – решил Сноболл и вновь не получил ответа.
– Боже! – Сэр Мартин словно проснулся, голос его зазвучал так же елейно, как в приходской церкви во время мессы. – Боже милостивый, какая куколка!
Священник не сводил глаз с Сары – та, поднявшись с колен, с ужасом глядела на корчащееся в судорогах тело деда.
Николас Хук не раз задумывался,