Рыцарь Большого Меча. И. Любич-Кошуров
счастливые и несчастные.
До сих пор он не знал ничего, кроме своих вырезок из бумаги.
Но сегодня эта жизнь глянула на него из той книги, что читала тётка…
И Володька знал, что это не ложь, не сказка, а правда.
Самая настоящая правда.
На другой день он выпросился в коридор, потому что окошко их комнаты выходило на двор, а ему хотелось к тому окну, которое выходило на улицу.
У его матери была спешная работа, но она урвала минуту, чтобы постоять с Володькой у окна в коридоре.
Она поставила его на подоконник и сама стала с ним рядом коленями на стул, стоявший под окошком.
Одною рукой она поддерживала Володьку сзади, другой опиралась о подоконник.
Володька долго молча смотрел на улицу, прямо перед собою и в стороны. Вдруг он тихонько тронул мать за плечо и сейчас же прильнул лицом к стеклу.
– Смотри, смотри, – произнес он почти беззвучно и вдруг повернул лицо к матери.
– Видишь, вон он…
И опять прильнул к стеклу.
На улице никого не было, кроме человека в летнем пальто, в летней шляпе, с одутловатым лицом, с большими на выкате, слезящимися от холода или от ветра глазами, с синевой под ними и красными припухшими веками. Он стоял с краю тротуара, сгорбившись, засунув руки в рукава пальто, и смотрел перед собою вдоль улицы, полуоткрыв посиневшие губы.
– Несчастный? – сказал Володька, опять повернувшись к матери. – Да?
– Нищий, – ответила мать.
Володька замолчал.
Человек в летнем пальто перешел на ту сторону улицы и пошел по тротуару быстро, переставляя ноги, все так же сгорбившись и держа руки засунутыми в рукава пальто.
Проехал извозчик по улице, прошел по тротуару господин в пальто с барашковым воротником, прошла дама с собачкой. Еще прошло нисколько человек…
Володька стоял на подоконнике и спрашивал, указывая то на того, то на другого:
– Это злой?.. Это добрый?.. Это опять нищий?..
– Пойдем к себе, – сказала ему мать.
Он послушно, не глядя на мать, слез с подоконника на стул, потом на пол. Мать взяла его за руку и повела в комнату.
Володька шел за ней так же послушно, как будто у него не было своей воли, переставляя ноги машинально, как автомат, казалось, только потому, что его тянули за руку.
Вернувшись в комнату, Володькина мать села за работу, а Володька взобрался на сундук и сел не за стол, как всегда, а в угол, где висело материно платье.
И он долго сидел там на корточках, перебирая складки платья.
– Володька! – окликнула его тётка, и сейчас же Вольдькина мать оставила работу и взглянула на него. – Володька, ты бы занялся с ножницами.
– Не надо, – откликнулся Володька, – мне больно тут…
Он приложил руку к груди. Голос у него был слабый и тихий; когда он посмотрел на тётку, он хотел было улыбнуться, но улыбка не вышла, и глаза сразу словно потухли.
Он отвернулся и опять протянул руку к платью.
– Где больно? – спросила