Перевернутая карта палача. Оксана Демченко
У меня дела, страдать некогда. Ты, уж прости, тяжкое наказание для меня. Во – мозоли. У меня! Знаешь, когда такое было в последний раз?
Сэн покачал головой, поднялся, из последних сил пряча слабость и кутаясь в драный плащ. Он бестолково похлопал по штанам, не удаляя грязь, и пришлось всё делать за него: чистить, подпирать плечом. Направлять к городу. Толкать телегу, тяжелеющую с каждым шагом под грузом усталости, накопленной с утра…
Когда солнце улеглось сытой рыжей кошкой на городскую стену, Сэн спустился по ступеням чиновной палаты и спокойно улыбнулся ожидающему его Улу. Глаза молодого ноба казались ночными, до того их омрачила смертная тень неверия в людей. Улу захотелось натворить такого… чтобы город вздрогнул! Ведь понятно, что парень, не желавший нести письмо, оказался прав. Друг его покойного отца – пал… и вдобавок протух.
– Сказал, сом серебром и молодой конь, вот чего не хватает моему письму для настоящего веса, – ровно выговорил Сэн. – Как мало стоит честь ноба, а?
– Ты выбрал дурного оценщика, – упёрся Ул. – Идём, познакомлю с толковым, и мы заново всё взвесим. Стража, тоже мне, высокий удел! Они трезвы от силы день в году и то странно, с чего бы? Друг отца оказал тебе услугу, голубая кровь. Избавил от тяжкой обузы служить уродам в связке с ещё худшими уродами. Давай, бегом. Нет времени, ворота скоро закроют, а в городе язя не уловить.
Идти домой и тащить едва способного переставлять ноги спутника оказалось ох как тяжко. Монз велел не появляться на пороге три дня! Три! Но – и одного хватило, чтобы многое обдумать и ужаснуться, и признать себя без шуток – чудовищем. Тени сомнений ложились гуще, камень на душе болезненно ворочался, мысли гнули повинную голову к мостовой.
Рука Ула едва осмелилась дотянуться и дёрнуть шнур звонка. Почти сразу зашаркали кожаные домашние туфли со стоптанной подошвой, их звук Ул знал без ошибки и выдохнул, избавляясь от главного страха. Открывать спускается Монз, мама не спешит к двери! Значит, ничего не заподозрила в отношении непутёвого сына.
Прислонив пошатывающегося Сэна к стене, Ул сосредоточенно осмотрел камни, зажмурился и встал на колени. За спиной настороженно притих молодой ноб.
– Что хотите думайте, но я прошу прощения и не могу ещё два дня таскаться с наказанием, – Ул уткнулся лбом в порог и махнул отведённой назад рукой на Сэна. – Ладно, я чудовище. Но вы простите на сей раз, очень надо. Я должен исправить то, что натворил, а Сэн голоден и ему следует вымыться. Вот.
– Тебе нельзя верить, воришка, – развеселился Монз, носком туфли небольно пиная повинную макушку.
– Он не лжёт, – шепнул Сэн. – Простите, умоляю. Если кто и виновен, то я.
– Ула, твой бестолковый сын приволок такой улов, даже для него особенный, – Монз возвысил голос. – Согрей воду, поставь ещё одну тарелку. Что есть из мазей? Поищи от ожогов. Дурак дурнее твоего сына кутается в плащ по самый нос. Знобит его. И спиной к стене