Проклятое золото храмовников. Валерий Елманов
на холоде, а разогревай только перед самым употреблением.
– Собственное сердце не обманешь, – скорбно вздохнул Улан.
– Запросто, – не согласился Сангре. – И даже нужно обмануть, притом в первую очередь, не то оно же тебя и сдаст. Кстати, учитывая, что твои нынешние мозги ничего путного выдать не в состоянии, кидаю тебе от собственных щедрот мудрый дружеский совет: не относись к ней, как к музейной редкости.
– В смысле?
– В смысле не бойся трогать руками.
– Да пошел ты!
– Ну вот, я для него на всё, а он. Хотя… если как следует призадуматься, ты действительно прав, – пошел он на попятную. – Если женщину не тронули твои слова, не тронут и руки. Значит, вначале надо что?
– Что? – послушно повторил Улан.
Сангре вздохнул, сочувственно глядя на друга, однако комментировать в очередной раз его поведение не стал – что с убогого, в смысле с влюбленного, возьмешь. Вместо этого он терпеливо пояснил:
– Обаять, балда. Мамзель, как я заметил, весьма любознательна, посему предлагаю щедро открыть перед нею свои обширные горизонты и глубины, в кои и погрузить ее – пусть хлебает от души. Поверь, слушать она тебя станет с превеликой охотой, о чем бы ни зашла речь. Ну разве что в буддизм не шибко углубляйся, она ж католичка, и зачем тебе страстные дебаты? Да и космос не трожь, – внес он коррективы. – Зато познавательные рассказы из мира насекомых, животных, земноводных и растений, а особливо медицины, думаю, пойдут на ура.
– Считаешь?
– А то! И сам ее слушать не забывай. Кстати, насчет комплиментов… Допускаются лишь те, что касаются не её красоты, к таким, думаю, она привыкла, а её ума. Это оригинально, свежо и ей точно понравится. А где-то через недельку, не раньше, шарахни по ней из тяжелой артиллерии, то бишь трехстопным ямбом, хореем и птеродактилем, в смысле переходи на стихи. Она ж, сам поди слышал, на средневековом русском лучше нас с тобой шпрехает, наловчилась, проживая на галичине, посему любовную поэзию должна оценить.
– Да я их, в отличие от языков, как-то не очень… – вздохнул Улан.
– Не боись, подмогну, – заверил Сангре. – Кстати, и тут можешь в первую очередь на ее мудрость и знания налегать, но уже с намеками, чтоб получился плавный переход к чуйствам. Вот к примеру:
Она строга, властолюбива,
Я сам дивлюсь ее уму —
И ужас как она ревнива;
Зато со всеми горделива
И мне доступна одному.[11]
Хотя погоди, – осекся он. – Последнюю строку надо бы поменять, не соответствует. Понимаю, Пушкин, солнце русской поэзии, сукин сын и прочее, но рано, да и не обидится он, если мы… Ага, пока скажешь так: «И недоступна никому», – он весело хлопнул приободрившегося друга по плечу и уверенно заявил: – Да она от одного этого вирша обомлеет и воспылает к тебе такой страстью, что мало не покажется. Только не вздумай говорить, будто не ты эти стихи состряпал – все испортишь. Ну а затем делаешь ей внимание через растительность…
– Чего?! –
А. Пушкин. «Паж или Пятнадцатый год».