Терновая ведьма. Изольда. Евгения Спащенко
делано развела руками и принялась убирать со стола.
– Пятьдесят, сто лет назад… я живу в долине немало, а до того жили мои предки.
Задремавший было волк поднял голову и поглядел на кудесницу, но ничего не сказал.
– Вдруг Зефир все еще там? – не унималась Изольда.
– Кто знает… я не поднималась наверх, чтобы проверить. До острова просто так не добраться. Да и сама история – лишь древняя легенда. Есть такая песня, родом из здешних мест.
– Споешь мне?
– В другой раз. – Хозяйка дома прикрыла печь заслонкой, и в комнате сделалось темнее. – Ты едва держишься на ногах.
– Нет-нет, у меня хватит сил, чтобы послушать, – запротестовала девушка.
– Ну хорошо. Ложись в постель, а я, так и быть, спою для тебя.
Сонная Изольда побрела в спальню, но по пути спохватилась.
– Если я займу твою постель, где ляжешь ты?
– Не беспокойся. – Заклинательница достала из закромов свиток плотной ткани и, развернув его, закрепила в дверном проеме за петли. – Сегодня отдохну в гамаке.
– Правильнее было бы поступить наоборот. – Принцесса смущенно застыла. – Давай я устроюсь в дверях.
Но хозяйка махнула рукой.
– Тому, у кого впереди нелегкая дорога, глупо отказываться от возможности понежиться в теплой, удобной постели.
– Наверное, ты права.
– Возьми. – Лива протянула гостье тонкую сорочку. – Завтра поищу для тебя что-нибудь поприличнее.
И она ушла на кухню, любезно предоставив Изольде возможность переодеться. Волк остался у очага, лениво размышляя сквозь дрему.
– Я уже легла, – донеслось из спальни через минуту.
Тогда Лива зажмурилась и тихо запела.
Вертит Зефир крылья сломанной мельницы,
Мелет лохмотья из прожитых дней.
Сад за рекой морем яблочным пенится,
Время несется по кругу скорей.
Не залатаешь дырявые лопасти…
Поле вокруг зарастает травой.
Бродит Зефир у оскаленной пропасти,
Прячет надежду вернуться домой.
Цепи его синим инеем кованы,
Стали, железа в них нет и следа.
Легче пера, но навек заколдованы,
Их не сломать, не разбить никогда.
Снится Зефиру привольное прошлое,
Шпили дворцов за краями миров.
И ворожейка, как месяц пригожая,
Что заплела паутину оков.
Был для нее он беспечным бродяжником,
Гостем ночным, приносящим цветы,
Другом желанным, задумчивым стражником,
Пленным Зефиром ее красоты…
Ночью и днем исполинские мельницы,
Словно бумажные, ветер кружил.
Думал, что мир никогда не изменится,
Но, окольцованный, крылья сложил.
Тщетно просила ведунья печальная
Ей колдовские оковы простить…
Чахнет