9-й цех. Виктор Викторович Улин
по-летнему теплый вечер, незаметно превратившись в осторожную ночь. В синем сумраке, под уже лишними фонарями плыли бесконечные улицы, скверы и набережные – заполненные мальчиками, сгорающими от предчувствия любви, и девочками, готовыми на все. Ночь одурманила нас, заставив поверить, будто и мы ничем не отличаемся от этих изнывающих подростков; ночь играла нами, как детьми – и мы играли в нее. как дети.
Ночь жалась поближе жаркой тайной девичьего тела; ночь дышала в ухо шепотом опухших нацелованных губ; ночь позволяла все и даже чуточку больше, и толкала за предел.
Вроде бы случайно предложила себя скамейка на пустынной набережной, и теплые, вздрагивающие плечи Лиды сами собою легли под мою руку. Быстро вызрела утренняя заря, и первый свет легко струился сквозь Лидин сарафан – такой же, как сегодня, только синий! – и еле заметно билась манящая тень в сладкой ложбинке на ее груди. Тень сгущалась; и словно бы несуществующая гроза наползала на нас, обволакивая свои зыбким электричеством; непонятное, томительное напряжение возникло в воздухе; оно росло, неумолимо притягивая нас друг к другу… и наконец хлестнуло молнией первого поцелуя.
И – сразу рванулся, сорвался, обрушился горячий шквал.
Потом… Потом было стремительное падение в восходящем потоке. Плывущая из-под ног дорога к недальнему Лидиному дому. Гулкая утренняя лестница, ловившая каждый наш шаг. Насмешливый лязг всезнающего дверного замка. Стук наших коленок друг о друга. Масляный вкус помады, еще не стершейся в уголках Лидиных губ. И, наконец, последнее: несуществующий мираж, короткий фантом любви, словами о которой я заполнял досадную паузу, торопливо шаря по скользким, как грибные шляпки, пуговицам на спине синего сарафана…
Лида работала в порту давно. Однако познакомились и подружились мы с нею лишь в тот год. Инициатива исходила не от меня, но надо признаться, что Лида мне нравилась; и если я и не ставил целью сближение с нею, то по крайней мере не уклонялся от него. Впрочем, наверное, я стремился к нему, не отдавая себе отчета, ведь нет ничего более естественного для взаимно приглянувшихся мужчины и женщины. И, возможно, отношения наши, полого набирая высоту, продолжались бы не один месяц – но во всем виновата сводница ночь, подтолкнувшая к наивысшей точке. А в нашем возрасте обладание женщиной уже нет туманит взор и не одурманивает ум; напротив, оно подвигает к границе света, за которой неожиданно открывается для понимания все. что прежде осталось в тени.
Там, в розовато-серой от утреннего полусвета комнате пустой Лидиной квартиры разум уже не управлял мною; мне искренне хотелось ею обладать. Казалось, будто этот шаг вплотную откроет мне нечто новое в наших отношениях, и я найду в Лиде все, что неосознанно искал в женщинах тридцать лет. И мне было хорошо с нею, и ей со мною – тоже. Но шаг не подарил ничего, нового не открылось: скорее всего, его и не было вовсе, этого нового, я все лишь выдумал. Лестница оборвалась в пустоту. Пустота обнаружилась так молниеносно и оказалась столь пустой, что я сразу же после всего – совершенно по-свински! – собрался с вороватой торопливостью, оставив Лиду.