Не прощаюсь. Борис Акунин
врага приплыл сам!
Актер соскочил на пол, шутовски раскинул руки, будто для объятий. Продекламировал:
Сколь месть сладка, о боги-судии!
Подобно мёду услаждает душу!
При слове «удача» Фандорин поморщился. Ветреница что-то зачастила с изменами.
Невский хищно улыбался.
– Покрасовались? Поигрались в суд? Теперь судьей буду я. Объявляю приговор сразу, без волокиты. «Повинен смерти ты, отродье Вельзевула!» – Он величественно воздел руку и повернул большой палец книзу. – Чем бы вас прикончить, мсье Фандорин? Хочется подобрать что-нибудь эффектное.
Он взял со стола серебряный канделябр, повертел – отставил.
– Нет, это тривиально… Вот то, что надо! Орудие божьего гнева. – Поднял массивное восьмиконечное распятье. – Гарантирую моментальное отпущение всех грехов. Или чем-то другим? Прямо даже не знаю. Глаза разбегаются…
Невский лицедействовал, изображал задумчивость, тянул паузу – наслаждался минутой.
– Нет! Решено! Вы – благородный идальго и имеете право погибнуть от меча!
Взял со стола георгиевскую наградную саблю с золотым эфесом, обнажил клинок. На полированной стали сверкнули блики.
Заветный меч, булатный побратим,
Отправь злодея ныне в преисподню!
Георгиевская сабля
Фандорин прикинул, не попробовать ли дотянуться до шута тростью. Нет, не стоило и пытаться. Сильного и быстрого удара не получится, а выглядеть жалким не хотелось. Лучше принять смерть без суеты.
Невский явно обучался сценическому фехтованию. Он изобразил саблей какие-то замысловатые, изящные кренделя в воздухе, потом сделал выпад – Эраст Петрович инстинктивно отшатнулся, иначе острие пропороло бы ему грудь. Попятился. Уперся спиной в шкаф.
Актер злорадно улыбнулся:
– Ага, вы все-таки не каменный. Подыхать не хотите. Но придется, никуда не денетесь. Сейчас я медленно и с удовольствием пришпилю вас к дереву. Как бабочку в коллекции, иголкой через брюшко.
Он опустил клинок ниже, до живота. Надавил.
Острая боль пронзила тело, а Невский еще и слегка покрутил рукоятку, расширяя ранку.
– Мы ведь не будем торопиться, правда? Это так приятно!
Кулаком не дотянусь, думал Фандорин. Ногой можно бы достать, но ее не поднимешь. Стоять и не шевелиться. Главное не застонать, не вскрикнуть. Преодоление боли – одна из радостей самурая.
Но было не только больно. В животе, в самой глубине тела, происходило что-то еще, какое-то странное щекотание, словно там в самом деле затрепыхала крылышками бабочка. Эраст Петрович перестал обращать внимание на болтовню сяожэня, стал прислушиваться к себе.
Неужели… Неужели это она? Так вот где она спряталась!
Разумеется, где же еще ей быть? Хара – вместилище жизненной силы. Когда самурай хочет выпустить ее наружу, он взрезает себе живот. Укол стали пробудил энергию Ки. Она просыпается!
Изнутри струился ток, с каждым мгновением усиливаясь. Боли больше не было, лишь звенящая,