Аврелия. Э. Кэнтон
естол Веспасиана и затем его старшего сына Тита наступила некоторая передышка в этих тяжких испытаниях, но двенадцать лет сравнительного затишья и покоя пронеслись с быстротой сновидений, а с воцарением Домициана настала пора новых бедствий, составляющая одну из наиболее мрачных страниц римской истории.
В описываемое время, соответствующее десятому году царствования Домициана, Рим в достаточной степени испытал на себе все ужасы неукротимой деспотии этого цезаря. Многочисленные и совершенно беспричинные ссылки и изгнания, направленные против именитейших граждан, явные и тайные убийства и насилия составляли обычное явление.
Однако в 844 году Рим пользовался сравнительным покоем. Происходило это не оттого, что кровожадные инстинкты Домициана сделались от времени более умеренными; равным образом и не оттого, что он таким путем пожелал привлечь к себе некоторое расположение граждан; нет, он покинул на несколько месяцев Рим, чтобы лично закончить войну, которую давно и безуспешно его военачальники вели против дакийцев. Однако если рука отсутствующего Домициана не тяготела над громадным городом, то это не значило, что положение вещей значительно улучшилось. Опасность была, может быть, менее ощутимой, но она все же висела над головой каждого.
Император отсутствовал, но в городе оставалось много негодяев, которые служили орудиями его тирании и были обычными исполнителями его злодеяний. Толпа доносчиков соперничала в ловкости и дерзости, чтобы дать пищу алчности и ненависти, одинаково ненасытным у властителя мира.
Пламенное усердие этих угодливых исполнителей деспотизма цезаря поддерживалось не только раболепней угодливостью их перед повелителем, но и своекорыстными соображениями и целями. С ловкостью и неутомимостью ищеек они вынюхивали малейшие признаки, чтобы построить на основании них тягчайшие обвинения. Проницательность этих сыщиков была так велика, что казалось, будто они способны проникать в самую совесть и сердце людей. И все это делалось для того, чтобы подавить вздох о свободе и чтобы, по сильному выражению Тацита, зарегистрировать даже все вздохи и слезы.
II. День доносчика
Канун июльских ид[1] 844 года…
Тонкая полоска тени на солнечных часах форума показывала полдень, когда какой-то человек, выйдя из базилики Юлия, остановился на несколько минут перед ее перистилем, наполненным шумной толпой народа.
Причиной наплыва громадной толпы к месту обычного заседания ста мужей служило то обстоятельство, что на этот раз в базилике Юлия собрался в виде исключения верховный суд по взысканию убытков. Уже в течение нескольких дней здесь разбиралось громкое дело, возбуждавшее горячие толки и споры. Два знаменитых оратора соперничали друг с другом в блеске и убедительности своих речей.
Внешность и манеры гражданина, который только что оставил зал заседаний и на некоторое время задержался в толпе, показывали, что он принимал самое близкое участие в процессе. На нем была пурпурная тога, по обычаю тех ораторов, которые старались возбудить к себе со стороны судей сочувствие. С этой же, без сомнения, целью широкая повязка закрывала всю левую часть его лица. Однако по тому презрению и даже угрожающим жестам, с которыми встретила его толпа, можно было догадаться, что симпатии были не на его стороне. Враждебное настроение окружающих стало его несколько беспокоить, и он готов уже был выбраться из толпы, когда вблизи послышались чьи-то глубокие вздохи, стенания и проклятия.
Эти вздохи исходили из уст старика, вся внешность которого свидетельствовала об его ужасном отчаянии.
Несчастный старик, так же как и человек в повязке и в пурпурной тоге, только что покинул зал заседания. Но он вышел оттуда, раздирая одежды и вырывая свои седые, усыпанные пеплом волосы. Это достаточно показывало, что приговор произнесен не в его пользу и что он коснулся самых дорогих и священных его интересов.
Его сопровождал защитник, еще молодой человек, черты лица которого свидетельствовали о благородстве его натуры. Напрасно он пытался найти слова утешения для своего убитого горем клиента: тот громко выражал свои жалобы на несправедливость людей и на суровость богов.
Человек в повязке сделал было попытку ускользнуть от встречи с плачущим стариком, но, не будучи в силах пробраться сквозь толпу, решил поступить как раз наоборот. С восторженным видом он подошел к старику и, схватив за руку сопровождавшего его защитника, воскликнул:
– Дорогой Плиний! Позволь мне поздравить тебя, несмотря на твою неудачу. Твоя речь в защиту клиента была лучшей из всех, слышанных мною в течение всей моей жизни. Клянусь Аполлоном, ты превзошел самого Цицерона! Неудивительно, однако, что дело тобой проиграно: я получил благоприятные предзнаменования.
Плиний Младший, на этот раз «превзошедший Цицерона» разве только тем, что проиграл дело, поспешно отдернул свою руку и, презрительным взглядом смерив противника, отвернулся в сторону.
– Несчастный Цецилий! – продолжал между тем торжествующий победитель, обращаясь к старику и придавая своему лицу выражение живого сочувствия. – Отчего ты не согласился на сделку, которую