Загадка тайного послания. Михаил Курсеев
вдоль Музея Лондона, нырнул на Грик Стрит и дальше к Олд Комптон Стрит, и дальше зигзагами на Брюер Стрит и, обойдя Кафе Ройял, вышел к концу Глассхаус Стрит. С сожалением взглянув на ресторан, где он хотел посидеть с Таис Мельбур за кофе с молоком. Перейдя Регент Стрит на Пиккадилли, он окунулся в какофонию кебов, конок и удивившее его количество автомашин (намного больше, чем год назад, подумал он – да, мир не стоит на месте), и направился к входу в Олбани. В этой череде домов, называемой Олбани, жили только мужчины. Как американец, Мортон подумал, что он никогда не поймёт существование таких мест, где мужчины изолировали себя отгороженными от окружающих шлагбаумами и охраняемыми боковыми дорожками, что вызывало у него чувство монастырской стерильности. Здесь, как бы говорили такие места, где живёт привилегированный класс мужского пола. Отведите ваш взгляд и проходите мимо. Может быть это порождение их (абсурдно названных «общественные») привилегированных частных школ для мальчиков. Мальчики всегда вместе, и тому подобное. Вечные мальчики?
– Корвуд, – рявкнул он служителю. – Меня ждут.
– Ваше имя, сэр? Человек был возраста отца Мортона, немощен достаточно, чтобы ходить с клюкой; ходил он с раздражающей медлительностью. Если он и есть охрана, в Олбани можно было легко проникнуть, если не принимать во внимание, что это была Пикаддилли, а настоящий охранник – это почтенность, традиция, и ужас для всяких скандалов.
Его пропустили и указали куда идти, он прошёл по двору, ощущая чувство комфорта и приятного уединения и испытывая ту же неприязнь, которую он испытывал от того, что у него есть слуга. Он был демократом.
К его удивлению сам Давид Корвуд открыл свою дверь. Ошибиться, приняв его за слугу, было нельзя, хотя у него – дурная одежда, дурные манеры. Давид Корвуд был моложе, чем ожидал Мортон, более стеснительный, чем он ожидал, претенциозный – если он и был таковым – из-за неуверенности. Его внешний вид был типичным: почти измождённый, не выраженный подбородок, выдающиеся скулы и щеки как строганная поверхность, румянец, высокий. По-своему симпатичный. «Неврастеник», если использовать модное словечко.
– Да, входите, входите, – произнёс он, как только понял, что перед ним Мортон. Похоже, широкополая шляпа и старые ботинки никакого впечатления на него не произвели. Он засуетился, что-то невнятно бормоча и жестикулируя как-то быстро и неразборчиво, потом сказал, что слуги нет сейчас, извинился, сообщил, что это не его квартира, он ее всего лишь снимает, начал заикаться, краснеть от смущения, затем остановился посередине комнаты, выглядел он будто раненный или больной.
Дантон почувствовал, что жалеет этого человека. Что-то у него было серьёзно не в порядке. Ущербный, подумал о нем Дантон, сам не зная, почему. Он отвернулся, чтобы молодой человек оправился от смущения. Комната выглядела почти убогой, в которой хорошо пожили, в георгианском стиле без изысканности: камин с простой каминной полкой, два глубоко посаженных окна по одной стене, на полу то, что когда-то называлось «турецкими» коврами, огромное количество книг, которые заполнили три стены, между окнами картина в простой рамке.
– Это