Набоковская Европа. Евгений Лейзеров
тело Пушкина. Один я, можно сказать, и хоронил его.
Чернышевский:
Что вы говорите. Очень печально. У меня, вот, полтора года назад умер от скарлатины мой сын Виктор. Ему было всего три года. Мы все, а жена особенно, переживали.
Ракеев (оглядываясь):
А где сейчас ваша жена?
Чернышевский:
Право, не знаю. Была в Павловске, но собиралась на днях в Саратов.
Ракеев (покашливая):
Да, в Павловске, конечно, – чудесно. Общество, главное, отличнейшее.
В залу возвращаются Боков и Антонович.
Боков (в дверях, Антоновичу):
Не может быть… я не думаю…
Антонович застывает на месте, сосредоточенно о чем-то размышляя. Боков подходит к Чернышевскому и прощается.
Чернышевский (Антоновичу):
А вы разве тоже уходите и не подождете меня?
Антонович (смутясь):
Мне, к сожалению, пора…
Чернышевский (шутливым тоном):
Ну что ж, тогда до свидания.
И, высоко подняв руку, с размаху опустил ее в руку Антоновича.
Видеоряд
Алексеевский равелин Петропавловской крепости. В одиночной камере за зеленым столиком сидит в байковом халате, в картузе Чернышевский и гусиным пером что-то быстро пишет. На столике лежит большая стопка исписанной бумаги.
Аудиоряд:
Ат (читает Ал-р Як. Черн-й):
Перед нами знаменитое письмо Чернышевского к жене от 5 декабря 62-го года… Весь пыл, вся мощь воли и мысли, отпущенные ему, все то, что должно было грянуть в час народного восстания, грянуть и хоть на краткое время зажать в себе верховную власть рвануть узду и, может быть, обагрить кровью губу России – все это теперь нашло болезненный исход в его переписке. Можно прямо сказать, что это и было венцом и целью всей его глухо, издавна нараставшей жизненной диалектики – эти железным бешенством прохваченные послания к комиссии, разбиравшей его дело, которое он вкладывал в письма к жене, эта торжествующая ярость аргументов… «Люди будут вспоминать нас с благодарностью», – писал он Ольге Сократовне, – и оказался прав: именно этот звук и отозвался, разлившись по всему оставшемуся простору века, заставляя искренним и благородным умилением биться сердца миллионов интеллигентных провинциалов. А еще спустя несколько дней он начал писать «Что делать?» – и уже 15 января послал первую порцию Пыпину; через неделю послал вторую, и Пыпин передал обе Некрасову для «Современника», который с февраля был опять разрешен.
Ат (читает Федор):
3 февраля Некрасов, проездом на извозчике от гостиницы Демута к себе домой, на угол Литейной и Бассейной, потерял сверток, в котором находились две прошнурованные по углам рукописи с заглавием «Что делать?». Подъезжая к дому, положил сверток рядом с собой, чтобы достать кошелек, – а тут как раз сани сворачивали… скрежетание относа… и «Что делать?» незаметно скатилось: вот это и была попытка тайной силы – в данном случае центробежной – конфисковать