Как ты смеешь. Меган Эббот
единственными людьми во Вселенной. На лицах у нас широкие бессмысленные улыбки, но все, что нас по-настоящему заботит – это стант. Стант – и больше ничего.
В основании пирамиды наш крепкий фундамент – Минди и Кори; мои стопы на плечах у Минди, я чувствую вибрацию ее мышц, и эта вибрация передается Эмили, стоящей на моих плечах.
Средний ярус установлен, но мы не тащим флаера[13] наверх, как груз. Он не карабкается по нам, как по лестнице. Нет, пирамида колеблется, пружинит, помогая флаеру взмыть ввысь, и в едином порыве мы понимаем, что являемся частью чего-то… чего-то настоящего.
– Пирамида – живой организм, ей нужна кровь, пульс и жар. РАЗ, ДВА, ТРИ! Пирамида живет благодаря сплетению ваших тел, ритму, который вы создаете вместе. С каждым счетом вы становитесь единым целым и создаете жизнь. ЧЕТЫРЕ, ПЯТЬ, ШЕСТЬ!
Я чувствую Минди под собой, ее литые мышцы; мы движемся, как один человек, подбрасываем Бет, и она тоже становится частью нашего организма: ее кровь начинает течь по моим жилам, а ее сердце – биться с моим в унисон. У нас с ней теперь одно сердце.
– Пирамида неподвижна лишь тогда, когда вы велите ей быть неподвижной, – говорит тренер. – Когда ваши тела становятся единым целым, вы замираете и превращаетесь в мрамор. Вы – камень.
– И в этот момент вы больше уже не сможете шевельнуться, вы перестали быть смазливыми девчонками, которые прыгают по коридору, размахивая хвостиками и болтая о ерунде. Вы перестали быть симпатичными пустышками, вы уже не девочки, вы даже не отдельные личности. Вы – важнейшие составные части одного организма – совершенного организма. А потом на счет СЕМЬ, ВОСЕМЬ, ДЕВЯТЬ…
– Вы рассыпаетесь.
После тренировки, выдохшиеся и скользкие от пота, мы накидываемся на нее с вопросами.
Она ни капли не вспотела, стоит прямо и смотрит на наши измученные лица. Мы прижимаем бутылки с водой к щекам, к груди.
– Тренер, а вы в какой школе учились? – спрашивает кто-то.
– Тренер, а чем занимается ваш муж?
– Тренер, а это ваша машина на учительской стоянке или вашего мужа?
Мы расспрашиваем каждый день. Постепенно, по капле, выуживаем сведения о ней. Она училась в Стоуни-Крик; муж работает в центре, в зеркальном офисном небоскребе, и это он купил ей машину. Почти никаких подробностей. Только то, чем она может поделиться, чтобы не складывалось впечатление, будто она не делится.
Сосредоточенная и целеустремленная, она отвечает на вопросы только после нашего забега по трибунам. Только после того, как мы сто раз вставали на мостики и сделали сто нещадных упражнений на пресс, скользя по полу мокрыми от пота спинами.
Она такая красивая и, кажется, почти стесняется своей ослепительной красоты. Все время хочет одернуть себя, как юбку, приглушить, как звон браслета с бубенчиками.
Она отпускает нас по домам и сама собирается уходить, когда Рири кричит:
– Эй, тренер! Эй, тре-нер! А что это у вас на щиколотке?
Из-под короткого носка выглядывает татуировка – размытое лиловое пятно.
Она даже не поворачивается, как будто не
Флаер – «летающий», самый верхний человек в станте, пирамиде.