Кровь страсти – какой ты группы?. Виорэль Михайлович Ломов
гражданин начальник. И красил, и белил, и олифил, и циклевал, и грунтовал, и сачковал – все делал. Как Никита Сергеевич.
– Красила, белила, олифила… Егорушка. Маша ты теперь.
На ужин Маша (в первой редакции) вышла разогревать тушеное мясо. Баба Зина поинтересовалась у лже-Егорушки, как там Мария Ивановна.
– Ничего, идет на поправку.
– Скоро у нее!
– У нее могучий организм.
Подошел Ипполит Сергеевич и стал оспаривать неправильное решение арбитра, удалившего с площадки Старшинова.
– А вы напишите в газету «Советский спорт»! – предложил лже-Егорушка.
Появилась на кухне лже-Маша, и по укоренившейся Годуновской привычке стала декламировать о тех, кто будет жить при коммунизме. Баба Зина молча смотрела на нее. Лже-Маша осеклась, потопталась и ушла.
– С лица сошла Мария Ивановна… – покачала головой баба Зина.
После ужина пробежались еще разок по анкетным данным, хлопнули для спокойствия по рюмашке, и с удовлетворением убедились в том, что хрустящие огурчики с водочкой не единственная и не последняя радость, оставшаяся им. Как говорится, от перемены мест слагаемых, сумма удовольствий не изменилась.
Репетиции репетициями, театр театром, а жизнь жизнью. На Машиной работе Егора Борисовича встретили, как обычно, традиционным вопросом (Маша забыла сказать о нем Егорушке):
– Ну, Машка, сколько раз за воскресенье осчастливил супруг?
– Три раза, – машинально призналась лже-Маша.
– Да, – сказали коллеги, – три раза это хорошо. Как в санатории. А наши сволочи опять на рогах.
– Наставили? – спросил Годунов.
Но те не ответили, так как задумались о жизни.
Подумав, рябая подружка пихнула лже-Машу плечом и, подмигнув остальным, сказала:
– Смотри, Машка, отобью мужика. Ох, охочая я до осанистых! Да еще до трехразовиков…
Бригада захохотала, а Годунов посмотрел на рябое лицо с отсутствующим передним зубом, и ему стало тошно от соблазна. «Когда же работать начнем», – подумал он.
Не было мастера; потом пришел мастер, но пропал бригадир; потом обнаружили, что кисти забыли замочить, а те, что замочили, украли; потом машину ждали до одиннадцати, до двенадцати, а там уже ехать поздно – обед… И так весь понедельник.
– Хуже нет понедельника. Устаю больше, чем дома, – пожаловалась рябая соблазнительница.
– Да, – согласился Годунов. – Хуже нет работы, когда ее нет.
В самом конце рабочего дня покрасили синей краской панели, и Годунов был приятно поражен тем, что рука его ровно и легко водила кистью, да еще сэкономила краску для дома.
После работы Годунов зашел в «Трикотаж» и купил Маше кофточку.
– Ой, Егорушка! – Маша была тронута, но приложив кофточку к груди, рассмеялась и протянула ее Годунову.
– Это, Егорушка, тебе от меня.
Егор Борисович по-женски рассмеялся.
– Ну, как там у тебя? То бишь, у меня? Рассказывай, – попросил он.
– А