Иди как можно дальше. Роман. Глеб Карпинский
вдруг заметил, что мимо него проскользнула молоденькая корреспондентка. Это была симпатичная девушка с большим черным Nikon. Она пробивалась к первой линии митингующих, чтобы сфотографировать выступающих на грузовике. Ее лицо показалось Адаму родным и милым. Он обратил внимание на очаровательные ямочки на щеках девушки и остановил ее ласковым взглядом. Она невольно улыбнулась и направила камеру в его сторону.
– После митинга в кафе напротив, – крикнул он, силясь перекричать оратора.
– Я от буржуазной прессы, – засмеялась корреспондентка, пробиваясь сквозь уже редеющую толпу.
Митинг подходил к концу. Грузчики стали сворачивать аппаратуру. Бурлящее море людей медленно рассеивалось по Тверской, незаметно утекало в метро, разливалось по переходам и улочкам. Адам был немногим, кто все еще стоял и слушал запозднившегося оратора. Ему казалось, что он самый стойкий, что на нем лежит большая ответственность изменить этот несправедливый мир в лучшую сторону. И, утешаемый скорой победой, он все еще думал о журналистке. Он всегда хорошо чувствовал женщин, а они отвечали ему взаимностью. Высокий, в черном пальто, молодой, красивый, с решительным взглядом, сжимая кулаки и стиснув зубы, с невысохшими слезами на глазах, на фоне красного стяга и портретов вождей – такие люди не уходят в небытие. Они яркими цветами взрастают на ранах страны и лечат ее незажившие язвы нектаром своей неутолимой и выстраданной воли…
III. На Ямайке тоже снег
Белыми хлопьями кружил снег и над Москвой. Словно бледнолицые женщины танцевали раггу на лице подростка и таяли в экстазе на его черной коже. В ушах Молнии звучали звуки калипсо и регги, и он невольно вспомнил пики Голубых гор, их высокие водопады и Смешную долину, где на бывших плантациях сахарного тростника зеленеют волшебные всходы. Еще он вспомнил белые песчаные пляжи Кингстона и свою сестру Наджи. Она сидела в тени кокосовой пальмы, и мускулистый мулат по имени Пума завивал ей косички. В свои тридцать лет он умел делать только это, а еще вечером на закате созерцать Карибское море.
– Брат, – улыбалась она, выпуская сладкое облако ганджи. – И сотворил бог Рай, и дал ему имя Ямайка…
Молния смотрел на сестру. Ему нравилось, что она носит откровенные бикини, и что этот мулат пялится на грудь его сестры. Еще ему нравилось солнце, красное и вкусное, как плоды земляничного дерева. В семье Молния родился девятым ребенком, и Наджи была для него авторитетом. Она любила Боба Марли.
– Эх, Наджи, – грустно вздохнул подросток, укутываясь в капюшон от настойчивого танца бледнолицых женщин.
Уже восемь часов кряду он стоял у кафе и раздавал прохожим флайеры на бесплатную вторую кружку. Работа была ужасная, все время приходилось быть на холодном ветру, но ему нравилось улыбаться людям. Здесь они были другие, угрюмые, злые, вечно куда-то спешащие и думающие о чем-то тяжелом и серьезном. Словно малые дети, не знающие о том, что где-то на другой части Земного шара есть лачуга