Когда ты ушла. Морган Мэтсон
проехала. Конечно, я не всегда помнила точно, но это работало: мне еще не случалось застрять где-нибудь из-за пустого бака.
Главная особенность моей машины – постоянно откинутая крыша. Панель, которая ее закрывала, сломалась еще до того, как папа купил эту «вольво» – и мне оставалось только надеяться, что это случилось после покорения горы Вашингтон. У меня был брезентовый тент, который я натягивала на крышу во время дождя, вдобавок папа заказал деревянную конструкцию, подходившую по размеру и закрывавшую машину зимой. Но Слоан отсутствие крыши как раз нравилось: она терпеть не могла, когда я натягивала тент, даже если потела от жары или куталась в плед от холода. Она обожала вытянуть руку вверх, чтобы на ходу ловить ладонью ветер и купаться в солнечных лучах, заливавших сиденье.
– Готов? – спросила я братишку, надев свои новые темные очки от Ray-Ban.
Вопрос, скорее, был дежурным: ясно же, что Беккет уже давно готов к поездке. Я завела мотор и медленно выкатилась из ворот, внимательно глядя, нет ли на нашем пути пешеходов.
– Кто такой Тесла? – спросил Беккет, едва мы отъехали от дома.
Перед выходом я посмотрела адрес «Экстрим-клуба», чтобы не терять время, если окажется, что Беккет толком не знает, куда ехать. Все-таки у нас с братом было очень разное детство – в его годы я знала схему нью-йоркского метро как свои пять пальцев и отлично ориентировалась в центре, по крайней мере, в Бруклине. Я была ребенком двух драматургов, изо всех сил пытавшихся пробить себе дорогу: постоянно самостоятельно ездила туда, где мои родители ставили очередную пьесу, сопровождала их везде, где они получали временные преподавательские места или куда отправлялись на гастроли.
Мы жили в Бруклине, Сан-Франциско, в обоих Портлендах – в Мэне и в Орегоне… Я привыкла спать на кушетке в гостиной очередной съемной квартиры и, даже если мне отводили отдельную комнату, никогда не развешивала по стенам постеры с музыкантами из любимой группы и не расставляла по полкам сувенирчики, потому что знала: все это ненадолго.
Но со времен «Большого Джуса» все изменилось. Мое ужасное лето в лагере вылилось в пьесу, которую поставили на Бродвее, потом по ней сняли душераздирающий фильм, а затем начались бессчетные постановки в разных театрах. Пьеса зажила своей жизнью – после десяти лет борьбы родители наконец добились настоящего успеха. Но самое важное – оба они получили постоянные контракты в одном и том же престижном университете, и даже в том возрасте я понимала, как много это значит. Мы переехали в Стэнвич, и хотя братишка заявлял, что помнит все эти ужасные съемные квартиры, в которых прошло его младенчество, на самом деле он никогда не знал другой жизни, кроме нынешней: стабильной и спокойной, с любимыми плакатами по стенам собственной комнаты.
– Что? – спросила я, отрываясь от навигатора в телефоне.
Я как раз размышляла: если отдать телефон Беккету, способен ли он будет поработать штурманом или сорвется и начнет гонять в какую-нибудь дурацкую игрушку?
– Тесла, –