Чертово болото. Она и он (сборник). Жорж Санд
тве статей, я один лучше чем кто бы то ни было знаю, как мне следует исполнять задуманное, и меня всегда поражали досужие измышления критиков по поводу истоков того или иного моего замысла, в то время как в основе произведения искусства лежит обычно самая простая мысль, самое заурядное происшествие. Что же касается именно «Чертова болота», то обстоятельство, о котором я упомянул в предисловии: поразившая меня гравюра Гольбейна{2} и картина действительной жизни, которую я увидел тогда же, в пору посева, – они, а не что другое, побудили меня написать эту скромную повесть, и место ее – среди тех невзрачных пейзажей, какие мне доводилось видеть день ото дня. Если же меня спросят, что я хотел ею сказать, я отвечу, что хотел написать рассказ очень трогательный и очень простой и что мне не удалось сделать это так, как мне бы хотелось. Я отчетливо увидел, я глубоко почувствовал красоту в самом простом, но видеть и суметь описать – это разные вещи! Самое большее, на что в этих случаях может надеяться художник, – это призвать тех, у кого есть глаза, обратить свой взор на то, что поразило его самого. Так умейте же увидеть все простое, люди, увидеть небо, и поля, и деревья, и наших крестьян, и прежде всего все то хорошее и подлинное, что в них есть: кое-что об этом вы узнаете из моей книги, намного больше вы почерпнете из жизни.
Автор – читателю
Согбенный, обливаясь потом,
Весь век ты трудишься в нужде.
Что жизнь твоя? Одни заботы,
И смерть – конечный твой удел.
Это старинное французское четверостишие, которое помещено под гравюрой Гольбейна, полно простодушия и какой-то глубокой грусти. На гравюре изображен пахарь, идущий за плугом. Просторы полей уходят вдаль, где глаз может различить захудалые лачуги; солнце опускается за холмом. Кончается нелегкий трудовой день. Пахарь – приземистый старик, одетый в лохмотья; в упряжке четыре лошади, измученные, худые; лемех впивается в бугристую, непокорную землю. Во всей этой картине, дышащей измождением и пахнущей потом, есть одно только веселое и бодрое существо. Это фигура фантастическая – скелет с бичом в руках; он бежит вдоль борозды рядом с испуганными лошадьми и хлещет их, пособляя тем самым старому пахарю. Это смерть, призрак, которого, как некую аллегорию, Гольбейн вводит в свои философские и религиозные сюжеты, зловещие и вместе с тем гротескные, объединенные общим названием «Видения смерти».
В этой серии гравюр, или, точнее говоря, в этой широко задуманной композиции, где главенствующей идеей и связующим звеном является смерть, неизменно присутствующая на каждом листе, Гольбейн изобразил князей, прелатов, любовников, игроков, пьяниц, монахинь, куртизанок, разбойников, нищих, солдат, монахов, евреев, странников – словом, все общество своего времени, да и нашего тоже. И повсюду призрак смерти смеется над людьми, грозит им и – торжествует. Нет его только на одной гравюре{4}. На той, что изображает несчастного Лазаря{5}, лежащего на гноище у дверей богача; он заявляет, что не боится ее, потому, разумеется, что ему нечего терять и что сама жизнь его – сплошное предвосхищение смерти.
Может ли утешить нас эта стоическая идея смешанного с язычеством христианства эпохи Возрождения, и найдут ли в ней успокоение люди верующие? Честолюбец, плут, развратник, тиран – все эти гордые грешники, употребляющие жизнь во зло, которых смерть держит за волосы, – все они будут, конечно, наказаны. Ну, а слепой, бродяга, умалишенный, нищий крестьянин? Неужели же мысль о том, что смерть не является для них злом, может сколько-нибудь облегчить их тяготы?
Нет! Произведения художника проникнуты безысходной грустью, ужасающей обреченностью. Они как бы несут в себе горькое проклятие всему человеческому роду.
Это и составляет суть той скорбной сатиры, того правдивого изображения общества, которое представало глазам Гольбейна. Преступление и несчастье – вот что его поражало.
Ну, а мы, художники иного века, что будем изображать мы? Неужели же воздаяние для человечества наших дней мы будем искать в мысли о смерти? Неужели мы станем призывать ее, для того чтобы она покарала несправедливость и облегчила страдания?
Нет, мы уже больше не думаем о смерти, а только – о жизни. Мы больше уже не верим ни в небытие, ни в загробное блаженство, купленное ценою насильственного отречения от мирских благ; мы хотим, чтобы наша жизнь была хороша, ибо хотим, чтобы она приносила плоды. Надо, чтобы Лазарь покинул свое гноище, дабы бедняку больше не приходилось радоваться смерти богача. Надо, чтобы все были счастливы, дабы счастье немногих не было преступно и проклято Богом. Надо, чтобы сеятель знал, что он трудится во имя жизни, и чтобы он не радовался тому, что бок о бок с ним шагает смерть. Надо, наконец, чтобы смерть больше не была ни карой за благоденствие, ни утешением в печали. Господь не предназначил ее ни в наказание за неправедную жизнь, ни в награду. Ибо он благословил жизнь, и могила отнюдь не должна становиться тем прибежищем, куда будет позволено отправлять всех
В 40-е гг. для Жорж Санд характерен огромный интерес к жизни, нравам и творчеству народа. Она была убеждена не только в том, что благополучие общества покоится на труде простых людей, но и в том, что народу принадлежит активная роль в борьбе за социальную справедливость. Многие романы этих лет: «Странствующий подмастерье», «Орас», «Мельник из Анжибо», «Грех господина Антуана» – Жорж Санд пишет под влиянием идей утопического социализма, которые она приняла еще на рубеже 30–40-х гг. С народными традициями она связывает и будущее искусства. Поэтому за социальными романами Жорж Санд следует и серия статей, посвященных творчеству рабочих поэтов, и многочисленные этнографические очерки о традициях, обычаях, суевериях французской провинции. Все эти произведения идут в одном русле борьбы за «искусство для всех», противопоставленное традиционному искусству, которое адресовалось избранным. Этим задачам служит и цикл «Сельские повести», начатый в середине 40-х гг.
У истоков «Сельских повестей» стоит роман «Жанна» (1844), который был первой попыткой Жорж Санд проникнуть в «чистую», «естественную» психологию сельских жителей. Накануне революции 1848 г. появились повести «Чертово болото» (1846) и «Франсуа-найденыш» (1847), а вскоре после революции – «Маленькая Фадетта» (1848). В предисловии к «Маленькой Фадетте» Жорж Санд пишет, что эти повести могли бы составить серию под общим названием «Рассказы конопельника».
Первая из «Сельских повестей» – «Чертово болото» – была написана всего за четыре дня и окончена 1 ноября 1845 г. В рукописи повесть была разделена на 8 глав, и первая из них, пролог, была опубликована 7 декабря 1845 г. в недавно основанном журнале П. Леру «Ревю сосиаль» (№ 3) под названием «Предисловие к неизданному роману. Фрагменты». Текст этой публикации существенно отличается и от рукописи Жорж Санд, и от соответствующей части полного издания повести. П. Леру очень строго и придирчиво правил романы Жорж Санд 40-х гг. («Спиридион», «Консуэло»). Подобным образом он поступил и с прологом: он переписал его, внося необходимые с его точки зрения поправки. Целью этих поправок было освободить текст Жорж Санд от «идеализма», то есть вопреки ее стремлению найти в крестьянах черты, отвечающие ее идеалу, заострить нарисованную ею картину на проблемах социального неравенства, эксплуатации крестьян, их нищеты, моральной подавленности и невежества. В первой же полной публикации «Чертова болота» (в газете «Курье Франсэ» с 6 по 15 февраля 1846 г.) Жорж Санд отказалась от поправок П. Леру. В отдельном издании, появившемся в 1846 г., и во всех последующих переизданиях повести воспроизводится первоначальный вариант текста с той лишь разницей, что пролог разделяется на две части, а вся повесть членится на семнадцать глав.
Первое отдельное издание «Чертова болота» вышло с посвящением: «Моему другу Фредерику Шопену». Рукопись повести, подаренная Жорж Санд Шопену (или его сестре Луизе – точно установить не удалось), долгое время хранилась в его семье как реликвия и только в XX в. попала в фонды Национальной библиотеки в Париже.
В предисловии к изданию «Чертова болота» 1851 г. Жорж Санд поясняет, что в своей повести она хотела выразить совсем иное видение мира, нежели то, которое запечатлено на гравюрах Гольбейна. «Видения смерти» Гольбейна порождены христианской идеей о том, что смерть – это избавление от тягот для униженных и начало расплаты для тех, кто наслаждался земной жизнью. Это религиозное представление о загробной жизни подсказано извечной мечтой человека о справедливости. Горячо сочувствуя самой идее справедливости, Жорж Санд далека от традиционного католицизма: «Мы хотим, чтобы наша жизнь была хороша», – говорит она в прологе к повести. Эта мысль еще раньше нашла отчетливое выражение в романе «Орас» (1841), в котором Жорж Санд устами своего героя Поля Арсена цитирует Годфруа Кавеньяка, одного из самых активных в то время представителей республиканской демократической оппозиции Июльской монархии: «Речь идет теперь уже не о том, чтобы запугивать преступника страшной карой после смерти или обещать несчастному утешение по ту сторону могилы. В этом мире нужно установить высокую нравственность и общее благополучие, то есть равенство» (гл. XX).
Вместе с тем Жорж Санд разделяет утопическую идею о том, что общественная справедливость может быть достигнута, если пробудить в богатых добрую волю и сострадание к бедным.
Люди, утомленные цивилизацией, всегда склонны видеть в деревенской жизни идиллию, писала Жорж Санд в том же предисловии к «Чертову болоту». Однако живописание сельской идиллии не было ни единственной, ни главной целью Жорж Санд. Крестьяне в ее «Сельских повестях» не знают идиллического счастья. Вместе с тем Жорж Санд отказывается следовать примеру тех авторов, которые в своих произведениях о деревне описывают только тяжелый труд, бедность и невежество крестьян, ожидающих избавления лишь в смерти. Она возражает не столько Гольбейну, сколько современным ей писателям, которые сосредоточивают внимание на картинах нищеты и порождаемых ею страданиях и преступлениях. Такие картины могут лишь ужаснуть, а Жорж Санд считает необходимым внушить читателю симпатию и сочувствие к угнетенным труженикам. Она убеждена, что общественная роль литературы не ограничивается одной только критикой, что искусство это также и «поиски идеала». В то же время Жорж Санд не хочет идеализировать крестьян, не стремится «уйти в мечту» вопреки жестокой реальности, как часто истолковываются «Сельские повести». Свою задачу она видит в том, чтобы обнаружить в реальной жизни все, что приближает каждого человека и общество в целом к идеалу. Поэтому Жорж Санд хочет задержать внимание читателей на тех высоких человеческих качествах, которые сельские жители сохраняют в суровых условиях жизни. Трудолюбие, честность, доброта, искренность, бескорыстие, чувство долга – все это проявляется в безыскусственной и поэтичной истории Жермена и Мари и должно, по мысли Жорж Санд, пробудить в богатых симпатию к простым крестьянам. Без этого Жорж Санд считает невозможным сотрудничество классов, на которое в предреволюционные 40-е годы она возлагает большие надежды.
Уже после опубликования повести в газете «Курье Франсэ» и контракта, подписанного с издателями Жиру и Виала (18 февраля 1846 г.) на отдельное издание «Чертова болота», Жорж Санд дополняет свое произведение эпилогом, который был окончен 24 марта того же года и назван «Деревенская свадьба».
Свадьба Жермена и Мари интересна прежде всего описанием самобытных обрядов, существовавших в Берри. На территории этой провинции в разные моменты истории жили многие народности (кельты, галлы, римляне). Поэтому в народных беррийских традициях христианские ритуалы сочетаются с остатками языческих культов. Жорж Санд родилась и выросла в Берри, обычаи этого края были хорошо ей знакомы, и упоминания о них можно найти уже в одном из первых ее романов («Валентина», 1832).
«Чертово болото» было написано в Ноане, беррийском «замке» Жорж Санд, а несколько дней спустя (9 ноября 1845 г.) здесь праздновали свадьбу. Невеста, Соланж Био, была служанкой в замке и крестницей Жорж Санд, которая дала ей не только приданое, но и деньги на свадьбу. Эпилог «Чертова болота» написан под прямым впечатлением этого свадебного обряда, который напомнил Жорж Санд о многих других, виденных ею в Берри ранее. Будучи естественным завершением повести, эпилог представляет собою вместе с тем самостоятельный очерк, в котором идеи повести еще раз акцентируются на материале, написанном с натуры.
Рассказывая о свадьбе Соланж Био в письме к П. Этцелю от 15 ноября 1845 г., Жорж Санд с восхищением говорит о том, что в ритуалах деревенской свадьбы обнаруживаются многие черты, возвышающие крестьян над цивилизованными горожанами: в их простоте и непринужденности нет ничего от грубости дикарей, а благодаря их врожденной деликатности и чувству собственного достоинства в течение всех дней праздника в деревне царят веселье и доброжелательность, исключающие возможность пьяных ссор или драк, которыми нередко завершаются свадебные пиршества добропорядочных горожан. Деревенская свадьба, описанная в эпилоге, – это настоящее торжество для крестьян, только что окончивших тяжелые полевые работы, и замечательно то, что важнее всего для них не праздность и обильное угощение, а то нравственное и эстетическое удовольствие, которое они получают, участвуя в свадебном обряде, этом своеобразном многоактном спектакле, в котором соединяются элементы старинных языческих празднеств и средневековых мистерий, наивная и поэтическая символика свадебных ритуалов, суровая мудрость, которой научила людей их нелегкая жизнь, и их мечты о лучшей доле. «Деревенская свадьба» была впервые опубликована в газете «Курье Франсэ» 31 марта и 1 апреля 1846 г., а в дальнейшем стала печататься вместе с повестью в качестве приложения к ней.
Работая над «Сельскими повестями», Жорж Санд уделяла большое внимание их языку, особая выразительность которого – в сочетании элементов беррийского диалекта с простотой и безыскусственностью повествования. Эти качества, отмеченные еще Сент-Бевом, присущи «Деревенской свадьбе» в такой мере, что дают основание говорить об этом очерке как о «жемчужине в короне произведений Жорж Санд» (W. Karånine, George Sand, sa vie et ses oeuvres, t. III. P. 1912, p. 663.). Едва только «Деревенская свадьба» была опубликована, как Анри Делатуш выразил Жорж Санд свое восхищение: «Вы достойны ваших успехов. Я отдал бы остаток тех дней, которые мне суждено влачить (если б это могло соблазнить дьявола), за то, чтобы описать одну из этих сентябрьских ночей во фруктовом саду…» (письмо от 6 апреля 1846 г.).
Русский перевод повести под заглавием «Проклятое болото» появился уже в 1846 г. в журнале «Отечественные записки» (т. 47), а первое отдельное издание на русском языке вышло в 1852 г. С тех пор повесть неоднократно переиздавалась в России: в 90-е гг. она трижды выходит отдельным изданием, а также в Собрании сочинений Жорж Санд (издание Г. Ф. Пантелеева). Одно из последних изданий «Чертова болота» – в книге «Деревенские повести» Жорж Санд (1931).