Колебания. Анастасия Романовна Алейникова
годы. У Ксении была одна ночь.
И потому она только удивлялась скатившейся вдруг слезинке, расстроенная, волнующаяся, и невыразимо отчего-то страдала.
В книге, лежащей перед ней на постели, было всё. Это было и детство, и начальная школа, и каждое девятое мая там – актовый зал, и сцена, и родители, и учителя, которые все наперебой хвалили ее, и еще глаза стариков – все в лучиках, глубокие, и такие бледные, прозрачные, и полные слез, и небо было таким же; те дни – особенные, оставшиеся в детской памяти чем-то торжественным, ярким, радостным; всегда в те дни сияло солнце, и звучала музыка – удивительная, она не была похожа ни на какую другую. Мама говорила, это марши, это песни «тех лет». И шары летели в безоблачное небо, и полосатые ленточки украшали все, все вокруг. А потом, на черном майском небе, озаряя толпу, вспыхивали горящие всеми красками цветы, искры, звезды.
Но особенно ярким было одно воспоминание. Они с папой стоят посреди людной улицы в самом центре города, и папа крепко сжимает ее руку, чтобы толпа не разделила их. Девятое мая – этот сказочный день, который Ксюша ждала всегда – втайне от всех и даже чуть сильнее, чем Новый год, – наконец наступило. Они гуляют, гуляют с папой вдвоем, а потом снова они не увидятся – когда теперь мама разрешит ему вновь… И почему не разрешает? Они остановились посреди улицы, и вдруг Ксюша видит что-то – в другом ее конце, мелькая между бесчисленными силуэтами людей, то показываясь, то исчезая, кто-то есть – и он ниже, чем вся толпа. Ксюша приглядывается – за секунду в образовавшемся между людьми просвете она замечает – это какой-то мужчина, и он стоит на коленях. Ксюша сжимает папину руку крепче, а сама наклоняется то в одну сторону, то в другую, встает на носочки, все пытаясь разглядеть то странное, что она заметила. Но это никак не удается. И наконец она спрашивает у папы, что же это такое там, почему там мужчина стоит на коленях. И папа, будто не понимая, о чем она говорит, предлагает подойти ближе. И они подходят. Тогда Ксюша видит – действительно, человек стоит на коленях посреди улицы, держась ближе к зданию, и это старик, такой старик, каких она не видела еще никогда, ни в одном актовом зале, он будто уже и не человек – только прозрачный призрак, волосы сливаются с белой стеной, и он весь как-то теряется на ее фоне, и только одна деталь выделяет его, будто обрисовывает в воздухе, – тяжелый, большой, темный пиджак, весь увешенный орденами. Ксения даже удивляется мельком – как эту тяжесть выдерживает почти исчезнувший уже призрак?.. А старик стоит на коленях и смотрит куда-то, и у него в глазах слезы. Сотни орденов сверкают на солнце, даже ослепляют, если смотреть на них неподвижным взглядом. Едва Ксюша успевает пошевелить папину руку, что-то спросить у него, – как к человеку уже подбегают люди, обступают со всех сторон, помогают встать, и вновь заслоняют его от Ксюши, и она видит сквозь спины, что он встает не сразу, что кому-то кивает, и от чего-то как будто отказывается, и благодарит, а потом он уходит и теряется впереди в толпе.
Папа ничего не смог объяснить ей, а маме рассказывать не хотелось. И сколько еще дней это воспоминание светилось