Жернова. 1918-1953. Книга девятая. В шаге от пропасти. Виктор Мануйлов
вместе с выбивающимися из сил лошадьми. Среди деревьев мелькали черные бушлаты бригады морской пехоты, синие бескозырки, пилотки, каски, фуражки.
Командир 2-й дивизии, бывшей дивизии народного ополчения Сталинского района города Москвы, генерал Вашкевич, наблюдал, как масса людей, повозок и машин медленно надвигается на позиции артиллерии, изготовившейся к стрельбе. Он нервно поглядывал на часы, понимая, что остановить в ближайшие минуты эту стихию не удастся, что порядок следования частей или плохо продуман, или еще хуже организован, что, наконец, надо или немедленно начинать атаку, или отложить ее до утра.
Потребовав от ординарца коня, он кинулся к командующему объединенной группировкой войск генералу Лукину, КП которого располагался в километре южнее на небольшой высоте.
Он гнал в открытую по берегу речушки, зная, что немцы видят его и могут обстрелять. И было странно, что они не стреляют.
Взлетев на холм и спрыгнув с коня, генерал Вашкевич подошел к Лукину. Закатное солнце освещало высокую фигуру командующего, и Вашкевич впервые заметил, как густо посеребрилась его голова за последние два дня.
– Что случилось? – спросил Лукин, не дожидаясь доклада комдива.
– Надо отложить атаку на утро, товарищ командующий, – ответил тот и тут же начал торопливо доказывать, почему это нужно сделать: – Надо отвести тылы назад, привести в порядок перемешавшиеся части, иначе они или сомнут атакующие полки, или будут расстреляны противником.
– Вашкевич, ты не представляешь всей обстановки, – заговорил генерал Лукин со злой усмешкой на узких губах. – Или мы сегодня, сейчас! прорвемся, или к утру нас сомнут. Немцы знают, что мы здесь. Они знают, что мы готовимся к прорыву. Пока нам противостоят лишь отдельные части. К утру здесь будут танковые дивизии, и нам тогда не пройти. Это ты понимаешь?
– Понимаю.
– А если понимаешь, так иди и прорывайся. Желаю успехов.
– Есть прорываться, товарищ командующий, – кинул руку к фуражке генерал Вашкевич, вскочил на коня и погнал назад.
И опять немцы не стреляли. Или их действительно было слишком мало, или они не хотели раскрывать свои позиции, ожидая атаки. Но теперь это уже не имело никакого значения.
Солнце висело над самым горизонтом. Длинные тени тянулись от деревьев и кустов. Кое-где еще золотились березы на фоне темно-зеленых елей и бурого чернолесья, золотилась пожухлая трава, ни лист не шелохнется, ни травинка. Во всем мире сгустилась такая неподвижная тишина, которая не позволяла поверить, что она вот-вот взорвется грохотом орудий, пулеметными очередями, криками боли и отчаяния. Даже гомон десятков тысяч людей, сгрудившихся на тесном пространстве, затих и как бы затаился. И куда-то исчезли немецкие самолеты, которые весь день бомбили колонны войск, продирающиеся сквозь леса.
Стрелки на часах сошлись на 16–00.
Тотчас же оглушительно рявкнули 152-миллиметровые гаубицы. Им вторили орудия меньших