Архитектура забвения. Руины и историческое сознание в России Нового времени. Андреас Шёнле
«Заключении» обсуждаются споры о строительной политике в Москве в контексте затронутых в данной книге проблем. Здесь я утверждаю, что действия Лужкова соответствовали представлению о том, что государство владеет городским пространством и отвечает за его внешний вид, так что любой мельчайший изъян воспринимается как прямое обвинение местной власти в неэффективности. Модернизация, по Лужкову, означает очистку, и в этом отношении он разделял представления советских властей о том, что превращение домов в руины – это подрыв политических основ и что прогресс достигается только за счет отрицания прошлого или же за счет замены аутентичных исторических руин добротными, отполированными симулякрами.
В целом мое исследование доказывает, что идеологически руины обладают большим подрывным потенциалом, потому что указывают на страдания, которые слишком часто претерпевало население России по ходу ее истории. Руины становятся метафорами искалеченного человеческого тела, и потому вид обветшалого здания может заставить наблюдателя идентифицироваться с ним и внушить ему чувство принадлежности к числу жертв или, напротив, заставить решительно отвергнуть развалины как соответствие долгое время подавлявшихся воспоминаний. Экзистенциальная плотность руин объясняет их способность подрывать идеологические конструкты и заодно препятствовать попыткам государства – а также художников и писателей – навязывать им различные значения. Прерывистая, полная разломов российская история не способствовала сохранению руин, которые часто говорили больше о наслоениях прошлого и настоящего, чем о преодолении одного другим. Патина времени довольно часто жертвовалась насущной необходимости настоящего – отделить себя от недавнего прошлого. Национальная гордость идеологически привязывалась к фальшивым по сути копиям следов прошлого, реконструкция которых проводилась с большей или меньшей оглядкой на представление о «подлинности», а не на освященные временем свидетельства прошедших эпох. Невербализированный тезис о том, что государство несет ответственность за застройку окружающего пространства, порождал коллективную амнезию. Ощущая себя господствующей силой на этом поле, государство старалось вложить свою мощь в кирпичи, строительный раствор и в особенности – во внушительные фасады. Руины казались неприятным и неприглядным диссонансом, идущим вразрез с огромными усилиями, предпринимаемыми для организации будущего в соответствии с глобальной просветительской идеей прогресса; они становились обиталищем или символом тех, кто отвергал эту телеологию и акцентировал потенциальные возможности фрагментации, гетерогенности и различия – если только не предпочитал вообще жить в прошлом. В конечном итоге руины могли подорвать российскую одержимость целостностью и ее волюнтаристскую установку на переписывание истории, которые, возможно, являлись результатом неизбывного страха впасть в описанный Гоббсом хаос. Таким образом,