Дело Корнилова. Александр Керенский
в стремлении к которым они погубили, к сожалению, не только себя. Увлечение миражом Гл. Ком. Союза офицеров было опасно потому, что Комитет говорил от имени всего офицерства, именовал себя «представителем офицерского корпуса» – свою политическую веру выдавал за религию всех офицеров, ставил свой штемпель на весь командный состав. Это была слишком опасная игра! Игра с огнем у порохового погреба. А если принять во внимание, что Гл. Ком. Союза пребывал в Ставке, прибегал в своей работе к содействию официальных лиц и Штабов, при Штабах фронтов и армий, назначал своих доверенных (представителей), вел черные списки политически разномыслящих с ним офицеров, рассылал собственные следственные комиссии, обращался с одобрениями и порицавшими и т. д.; если, говорю я, принять все это во внимание, то станет понятно, почему выступлениям Гл. Ком. Союза оф-ров, с одной стороны, стали придавать характер «высоко официозный», а с другой – ответственность за действия, даже не всего Союза, а только его Гл. К-та возлагали на все офицерство в целом и на каждого офицера в отдельности.
Привожу яркий пример той спутанности отношений между военной властью и Гл. К-том, которая наблюдалась прошлым летом и потребовала вмешательства В. Министерства. «Распоряжение Ваше, – телеграфировал Савинков Корнилову, – об обязательном доставлении (Штабами) Гл-му Ком-ту С. Оф-ов при Ставке списков офицеров-большевиков может вызвать нежелательные недоразумения, т. к. этим распоряжением устанавливается некоторый контроль Гл. Ком-та над партийными учреждениями и деятельностью офицеров, каковой контроль совершенно не входит в компетенцию Гл. Ком., а может относиться только к компетенции Комиссаров и подлежащей судебной власти. В виду изложенного я полагал бы желательным отменить это Ваше распоряжение». Штабами также рассылались некоторые боевые резолюции Ком-та, что на местах понималось как официальное одобрение курса Гл. Ком-та и усиливало напряжение в отношениях между командным составом и армейской массой и т. д.
Я считал такое положение совершенно ненормальным, недопустимым, чреватым весьма серьезными последствиями. Для примера укажу на ту тревогу, которую вызывала деятельность Союза в морской офицерской среде, больно ощущавшей на себе малейшие колебания политической температуры масс. «В виду могущих быть волнений в обоих флотах против офицеров в связи с выступлениями Союза офицеров, прошу довести до сведения флотов, – телеграфировал мне Начальник Морского Штаба Верховного Главнокомандующего в начале августа, – что, по имеющимся у меня сведениям, офицеры Балт. Флота не имели никогда представителей в Гл. Ком. С. Оф. при Ставке, а Черноморские отозвали своего представителя».
Считая, однако, самую идею Союза здоровой и полезной, я и мои ближайшие сотрудники, в особенности ген. Барановский хотели выяснением общей обстановки, обменом мнений, разъяснением возможных последствий и т. д. удержать Гл. Ком. от увлечений, психологически понятных, но опасных для офицерства