Духовная жизнь. Первая ступень: Воцерковление. протоиерей Андрей Ткачев
лицемерие зачастую и рождает юродство.
Часто, например, монахи кажутся грубыми. Ты ему чего-то говоришь такое: «Батюшка, батюшка…» – а он тебе как ляпнет что-то жесткое: «Иди отсюда!» То, что воспринимается «цивилизованными людьми» как грубость, на самом деле может быть реакцией духовного человека на нашу чрезмерную «закутанность».
Конечно, не нужно хамить. Именно в силу нашей греховности мы обязаны соблюдать этикет для того, чтобы мир вокруг нас не превратился в ад. Когда же мы погружаемся вглубь духовной жизни, там мы можем найти некую парадоксальную строгость или прямоту и детскую наивность. Наивности у нас тоже нет. Мы боимся быть наивными, непосредственными. Мы сдерживаем себя во всем. А потом иногда срываемся и начинаем что-то запредельное вытворять. Цивилизация дает некий стандарт внешнего поведения, но внутреннего человека оставляет неисцеленным. Когда внутри все прогнило, сколько ни кутайся во внешние одежды этикета, подлинное содержание рано или поздно проявится.
Зная это, не нужно покупаться на внешнее. Нужно понимать, что человек, кажущийся тебе грубым, подчас может быть подлинно искренним и нормальным. А сюсюкающие, даже приятные по наружности люди иногда менее угодны Богу, и от них можно ждать чего угодно. Вот кто-то тебе говорит: «Стань туда! Что ты стоишь здесь как пень?!» Этот человек (я таких встречал в Церкви – те самые злые старухи) вовсе никакой не злой. Может, эта «злая старуха» прожила такую жизнь, что… мама, не горюй. И если бы мне выпало то, что перепало на ее долю, я бы вообще стрелял всех из автомата! Она такая, как есть. Но она честный человек и ложного ничего не скажет. А если что и скажет, то скажет прямо. Но поскольку мы стали такие европейские, этакие французско-салонные, будто из предреволюционного[26] XVIII века, то подобную прямоту воспринимаем болезненно.
В Церкви вообще все настоящим должно быть. И когда настоящего в Церкви не встречаешь, тогда наступает самая большая печаль. Когда в Церкви все по этикету, как на званом обеде при французском дворе, тебе через полчаса становится тошно и ты готов выпрыгнуть в окно и убежать оттуда с дурным криком. Или наоборот: тебе начинает нравиться подобная атмосфера и ты сам уже подыгрываешь этому. Такого в Церкви быть не должно. Если ты попадаешь в Церковь и видишь, что все начищено, подглажено, выбрито, но в принципе ты никому не нужен, тогда возникает вопрос: «Туда ли я пришел?»
Конечно, и в нас все это есть. Раз мы что-нибудь распознаем в окружающем мире, значит, имеем это внутри себя. Если я грех узнаю́, значит, он во мне есть.
В Церкви все должно быть настоящим
Какой-нибудь дикарь не отличит одну марку автомобиля от другой – он вообще не знает, что такое автомобиль. Он не разбирается в дефинициях. Мы – разбираемся, отличаем один вид греха от другого, значит, прекрасно понимаем, о чем речь. Но все-таки в Церкви должно быть настоящее. И когда ты входишь в Церковь, то как раз и переживаешь некий кризис выхода из фальши в реальную жизнь.
Церковь открывается человеку как реальная жизнь.
Не
Имеется в виду Великая французская революция, начавшаяся с весны-лета 1789 года.