Феномен Аполлона Иллюзорова. К чертям все…. Оли Бу & Серж Ксуров
девичья. Груди торчком стояли.
Аполлон прыснул. Мама закрыла лицо руками и облокотилась на стол.
– Да, – продолжал дед с важным видом. – Товарный вид имела девка. Парни вдоль забора ходили гуськом. Эх! А теперича что? Голубка облезлая… Даром, что шарфик нацепила. Да, ты не реви, доченька. Мы с мамой тебе добра всегда желали. Только вот толку никакого из тебя не вышло. Зачем же ты, грешная, связалась со своим Аристархом!? Имя-то какое нерусское! И сам он рисовальщик окаянный нерусский был весь из себя.
Аполлон слушал с большим интересом. Он почти ничего не знал об отце и не упускал возможности услышать хоть что-нибудь.
– Художник и довольно известный в своих кругах, – сказала мама равнодушно.
– Ха! Известный! Левитан! Репин, етить его в копыто! – развеселился дед. – Помню я его. Патлы распустил белобрысые. Вон, такие же, как у пацана твоего, патлы! Свитер напялил на три размера больше. Бородку отрастил, как у барчонка дешевого! Приперся… На нас деревенских смотреть.
– Он знакомиться с вами приехал, – сказала мама, нервно теребя шарфик. – Руки моей просить.
– Руки твоей!? – вскрикнул дед, резко дернувшись. – Как же! Фигушки, руки! Отдохнуть он приехал. Поразвлекаться. Помалевать кисточкой на природе. Помалевал пару дней и свалил. И ты, студентка, вместе с ним. Не видели мы его что-то более и на свадьбе вашей не гуляли!? Что, хочешь сказать, не допросился руки твоей что ли?! Как же! Мы ему и баньку и куру жареную. И самогончику чистого. А он все нос воротил, будто мы прокаженные. Будто он голубых кровей принц, а мы так, лимита и полукровки!
– Папа! Замолчи! – причитала мама. – Как не стыдно тебе! Сколько можно ворошить все это! Ты же мне больно делаешь и при ребенке позоришь!
– А что я-то. Я что? – пожал плечами дед. – Я просто вспомнил о наболевшем. Эти… Как их? Ассоциации всплыли, как какашка в пруду. Ну, а что он, художник хренов… Пизажев намалевал, ребенком обрюхатил и ручкой сделал. Мол, живите, как хотите. В загс-то так и не сводил, кобель. Вот он, как приехал тогда в дом наш – я сразу смекнул, что негодный он, непутевый… И не выйдет из него толку. Он и по бабам-то ходок – оно сразу видно. Глазки маслянистые. Лыбится все время. Шут гороховый!
Мама встала из-за стола, шумно отодвинув стул ногой, и молча направилась в комнату, где дед приготовил для нее перину.
– Вы пьете мои нервы, как кровь, папа, – бросила она на ходу. При этом лицо ее выражало смесь самых негативных эмоций. – А еще удивляетесь, что в Москву уехала от вас. И что редко приезжаю. А приедешь к вам, так сразу и получишь ворох обвинений на голову – хоть куда глаза беги, хоть вешайся.
– Ишь, ты, поэтесса, – пролепетал дед еле слышно. – Нервы я ейные пью. Сама сколько нервов потрепала нам. Эх… Девки, девки… Зачем только девчонка у бабки моей народилась?! Был бы пацан, косая сажень в плечах – бед бы не знали. Помогал бы на старости-то лет. Огород бы полол, а то мне, старому, совсем тяжело стало спину гнуть. А девки