Target. Андрей Верин
затормозил, пахнуло ржавчиной, на грудь упала капля, глянул: на рубашке красное пятно, провел ладонью по лицу, размазал кровь из носа. И с опозданием рванулся выйти из вагона. Снаружи напирал офисный люд, пружинил и топорщился локтями, но я успел, несомый напирающими сзади, вывалиться на платформу. Людская прорва из вагона протащила меня еще несколько шагов до отмели. Хлопнули сзади двери парой Симплегадских скал, вырвали голубиный хвост – кому-то защемили длиннополое пальто, кому-то дипломат. И потекла стремнина пассажирского потока, разбиваясь о быки колонн, прочь к эскалаторам. А я остался, сел на корточки, спиной прижавшись к мрамору колонны и провожая взглядом уходящий поезд. Состав смахнул хвостом видения из прошлого и оголил стальные буквы на стене: «Смоленская». Из глубин тоннеля потянуло чем-то глинистым, кладбищенским.
Смоленская?! Я подскочил, бросился к центру зала, к стойке информации, уставился на схему линий. И ничего не мог понять: та обратилась в иероглиф, не поддавшийся еще криптографам. Как так – Смоленская?! Как я перескочил с ветки на ветку? Да не куда-нибудь – на эту чертову Смоленскую, куда так зазывал меня проклятый Банник.
Потер лицо ладонями. Итак, выходит, как безвольную былинку, меня забросило некой невероятной и, готов был биться об заклад, нечистой силой на Смоленскую. Не прошагал же сам я в забытьи все переходы пересадочной «Библиотеки»? Или прошагал? Черт его знает… В Москве бывает всякое, а небывальщина – тем паче. «Я, кажется, читал, да, я читал о чем-то в этом роде…» – принялся судорожно уговаривать себя. И в самом деле, вспомнилась статейка в желтой прессе, попавшаяся на глаза недавно. Один пенсионер (я даже помнил его манную фамилию – Мананников), однажды задремав в вагоне, вышел на Павелецкой-радиальной, пошел по переходу на Кольцо, только пришел на Белорусскую. Еще в заметке говорилось о разломах тектонической плиты, о геопатогенных зонах и захоронениях. «Черт…» – выругался я в сердцах, но тут же и спросил себя: а сам чего хотел? Впутался, говорят тебе, воробушек в крону подземного древа, в самую гущу: коготок увяз – всему пропасть.
К платформе подошел очередной состав, и повалили пассажиры. В кольце новой удушливой толпы меня опять стало мутить. Решил подняться на поверхность, раздышаться, двинул к эскалаторам. Подумал, озираясь отрешенно: «Станция, как станция. Чего ради толстяк так ажитировал?»
Вышел, вдохнул темного воздуха, и полегчало. Купил в ларьке стаканчик кофе, отхлебнул. Итак, Смоленская. И что здесь? Ничего особенного. Разве – единственный, ныне безлиственный бульвар, что от Бульварного кольца отбился и примкнул к Садовому? Зашагал наобум, на Арбат, а там и по Кольцу, к светящейся высотке. Над широтой бульвара задувало, поднял воротник ветровки, вышел к набережной. Долго стоял, облокотившись о гранит, смотрел на воду и на Бородинский мост. Одна Москва текла неслышно, стиснутая по бокам, текла как нефть в подземных полостях, глотала,