Гайдзин. Джеймс Клавелл
ни стараюсь, мне кажется, я не поправляюсь ни на йоту…
Он продолжал бушевать, пока не ослабел. Хоуг просто молча слушал его. Наконец Струан замолчал. Потом пробормотал еще одно извинение.
– Можно тебя осмотреть?
– Да… да, конечно.
С огромной осторожностью Хоуг обследовал его, приложил ухо к груди и послушал сердце, заглянул в рот, взял пульс, пристально рассмотрел рану и понюхал ее. Его пальцы нажимали на стенки живота, нащупывая внутренние органы, определяя серьезность повреждений.
– Вот так больно?.. А так?.. Вот здесь болит меньше?
Каждое, даже самое легкое, нажатие исторгало из Малкольма стон. Наконец Хоуг выпрямился.
Струан первым нарушил молчание.
– Ну?
– Бебкотт просто замечательно справился с тем, что к настоящему времени уже прикончило бы нормального человека. – Слова Хоуга были взвешенны и полны уверенности. – А сейчас мы попробуем провести один эксперимент. – Он мягко взял ноги Струана и помог ему сесть на краю кровати. Потом, обняв Малкольма рукой за плечи и с неожиданной силой приняв на себя бо́льшую часть его веса, он помог ему встать. – Осторожно!
Струан не мог пока стоять выпрямившись без посторонней помощи, но он получил впечатление того, что стоит, и это ободрило его. Через секунду-другую Хоуг бережно уложил его назад в постель. Сердце юноши тяжело стучало от боли, но он испытывал огромное удовлетворение.
– Спасибо.
Доктор грузно сел в кресло и тоже некоторое время приходил в себя, восстанавливая силы. Потом сказал:
– Сейчас я оставлю тебя, мне нужно распаковать вещи. Я бы хотел, чтобы ты отдохнул. После того как я повидаюсь с Бебкоттом, я вернусь. Вероятнее всего, мы вернемся вместе. Тогда и поговорим. Хорошо?
– Да. И… спасибо, Рональд.
Вместо ответа Хоуг просто похлопал его по руке, взял свой чемоданчик и шляпу и вышел.
Когда Струан остался один, слезы побежали по его щекам, и с этими счастливыми слезами он уснул. Проснувшись, он почувствовал себя отдохнувшим, впервые посвежевшим и некоторое время лежал неподвижно, ликуя при мысли, что сумел встать с кровати – пусть с чьей-то помощью, но все же он стоял на ногах, а это уже неплохое начало – и что теперь, теперь у него есть настоящий союзник.
С кровати, где он лежал, слегка повернувшись на левый бок, ему было видно в окно море. Море он одновременно и любил и ненавидел и никогда не чувствовал себя там спокойно, страшась его, потому что оно было своенравно и непредсказуемо, как в тот солнечный день, когда близнецы с боцманом на веслах отошли от берега на какую-то сотню ярдов и вдруг поднялась волна, перевернула лодку, они попали в течение, и оно увлекло их на дно, а ведь все трое умели плавать, близнецы вообще чувствовали себя как рыбы в воде, но оба погибли, выплыл только моряк. Шок, который они тогда испытали, опустошил его душу и едва не убил его отца. Его мать впала в ходячую кому, как это всегда бывало с ней в несчастье, повторяя беспрестанно: «На все воля Божья. Мы должны жить дальше».
Горизонт манил к себе. «Вскоре я должен буду вернуться