Кентерберийские рассказы. Джеффри Чосер

      Где в мрачном царстве властвует Плутон.

      Пред ней лежала женщина, стеная:

      Ее терзала схватка родовая,

      И так взывала бедная к Люцине: [86]

      «О помоги! Ты всех сильней, богиня!»

      Был мастером создатель сих картин,

      Извел на краски не один флорин.

      Построили арену, и Тезей,

      С большим расходом для казны своей

      Воздвигший и ристалище и храм,

      Доволен делом был по всем статьям.

      Но про Тезея слушать подождите:

      Вернусь я к Паламону и Арсите.

      Уже подходит близко день возврата,

      Чтоб, с сотнями явившись, оба брата,

      Как я сказал, свой разрешили спор.

      И вот к Афинам, помня уговор,

      Противники ведут по сто бойцов:

      В оружье – все, и каждый в бой готов.

      Поклясться мог бы всякий человек.

      Что с той поры, как создан мир, вовек

      (Поскольку дело доблести касалось)

      На море иль на суше не сбиралось

      Героев столько на столь малом месте:

      Всяк, кто привержен был к военной чести

      И кто себя хотел прославить в мире,

      Просился быть участником в турнире.

      И рад был тот, кто избран был в тот час:

      Случись хоть завтра это все у нас,

      То ль в Англии, то ли в стране иной, —

      Как вам известно, паладин любой,

      Что любит par amour и полон сил,

      С охотою бы в этот бой вступил.

      За даму биться каждый рыцарь рад:

      Такой турнир – отрада из отрад.

      Не менее удачлив Паламон:

      Бойцы к нему идут со всех сторон.

      Один приехал на лихом коне,

      В кафтане боевом или в броне;

      Другой в двойной кирасе в бой спешит,

      Держа иль круглый, или прусский щит;

      Гордится третий поножей красою;

      Секирою иль палицей стальною:

      Все то, что ново, старина знавала.

      Так всякий был, как я сказал сначала,

      По вкусу своему вооружен.

      Смотрите: вот с Ликургом Паламон.

      Ликург, кого фракийский чтит народ, —

      Воинственен лицом, чернобород,

      Горят во лбу очей его орбиты,

      Багряно-желтым пламенем залиты.

      Глядит он, грифа грозного страшней.

      Из-под густых расчесанных бровей.

      Он крупен телом, крепок и высок,

      Отменно длиннорук, в плечах широк.

      Он, по обычаю своей земли,

      Стоял на колеснице, что везли

      Волы четверкой, все белее мела.

      Взамен камзола сверх брони висела

      Медвежья шкура, угольев черней,

      Горя, как златом, желтизной когтей.

      Его власы спадают вдоль спины;

      Как ворона крыло, они черны.

      Венец тяжелый, в руку толщиной,

      На волосах горит, весь золотой,

      Алмазами, рубинами блистая,

      Вкруг колесницы – белых гончих стая,

      Бычков по росту, двадцать штук – не мене,

      Чтоб натравить на льва их иль оленя.

      На псах, что все в наморднике тугом,

      Златой ошейник с кольцами кругом.

      Вассалов сотню царь ведет с собой

      Свирепых,