Литейный мост. Сюзанна Кулешова

      Федя сидела за столом и смотрела в небольшое овальное зеркало. Она держала его за серебристую металлическую рамку обеими руками и сверлила глазами не свое отражение, а Федора Михайловича Достоевского, портрет которого висел на стене за Фединой спиной. Лицо ее было напряжено, она хмурила брови, стараясь придать своему взгляду великую силу вопроса: «что делать?»

      Возможно, этот вопрос следовало бы задавать совсем другому писателю, тому, который тоже мучился в поисках ответа, впрочем, как и все русские писатели, но посвятил ему целую книгу, даже так и назвал ее! Но Чернышевский не пользовался в Фединой семье таким доверием и авторитетом, с каким почитался Федор Михайлович. Николая Гавриловича тоже уважали, но портрета не повесили.

      Стены гостиной были украшены картинами современных питерских живописцев и удачными копиями европейских мастеров из числа тех, что можно недорого приобрести в Эрмитаже. Среди прочих висела репродукция картины Перова. Там писатель смотрел куда-то в сторону или в себя, и задавать ему вопросы не хотелось. В кабинете был совсем другой портрет. Это была цветная фотография картины Константина Васильева, вынутая из журнала «Огонёк» и помещенная в рамочку под стекло, так что не отличишь от настоящей. Феде она очень нравилась – слева от Федора Михайловича горела свеча, таинственно освещая лист бумаги и лицо писателя. А главное, взгляд был таким живым и пристальным, словно он слушал собеседника. Именно эта репродукция сейчас отражалась в Федином зеркале.

      Вечерело. Комната начала погружаться в полумрак, и отражение было едва видно, только пламя свечи выглядело отчетливым и рельефным. Федя вскочила, выбежала из кабинета и вернулась через минуту с горящей хозяйственной свечкой, которую поставила справа от себя, чтобы получилось зеркально. Она снова сосредоточилась.

      Конечно, никто не ждал, что Федор Михайлович заговорит потусторонним голосом или, чего глупей, сойдет с картинки побеседовать за чашечкой чаю. Федя думала, что ответ возникнет как некое озарение, которое иногда случалось с ней на контрольных и сочинениях. Но в голове было почти стерильно. Минут через пятнадцать она подумала, что Федор Михайлович может ей и присниться. О, это было бы просто чудесно! Однажды, прошедшим летом, она уже видела его во сне. Он быстро прошел мимо нее по Владимирскому проспекту, задумчиво глядя перед собой, а она только и успела дернуть за руку бабушку:

      «Смотри, бабуль, Достоевский идет!»

      «Ну надо же! – оглянулась бабушка на писателя. – Повезло нам с тобой, девочка, ой как повезло!»

      «Может, за автографом сбегать?» – предложила тогда Федя.

      «Что ты! – возмутилась бабушка. – Как можно беспокоить классика?! А вдруг он обдумывает сюжет, а ты собьешь его с мысли и пропадет великий замысел?»

      «Так ведь он уже все написал и умер!» – удивилась Федя.

      «Кто тебе сказал такую глупость?! Ой, прямо как у Булгакова получилось! Помнишь?»

      От этих бабушкиных слов Федя тогда даже проснулась, а за обедом поделилась сном со всеми присутствующими: папой, мамой, бабушкой и дедушкой. Они посмеялись, а потом бабушка хитро улыбнулась и ласково сказала:

      «Сон в руку, пора бы прочесть парочку романов. Уже большая девочка. Девушка, я бы сказала. Девятый класс. Рискни начать с „Подростка”. Трудно, но очень полезно. И вкус у тебя неплохой. Мне так показалось».

      Но пока что Федя не успела