При дворе Тишайшего. Валериан Яковлевич Светлов
рассеянно спросил князь.
– Не! – помотал головой Васька. – Тело мое бренное живо осталось, а душу мою…
– Черт в ад сволок? – рассмеялся боярин. – Ты правду это, Васька, сказал: нет в тебе души, только богомерзкое тело и осталось… А вместо души – винный угар.
Князь смеялся, глядя на Ваську, одетого в странную кацавейку-безрукавку, широкие красные шаровары и в кунью шапку, а Васька вертелся, кувыркался, подливал князю брагу и вино и метал злобные, сверкающие взоры на всю княжескую семью и на самого князя.
– Князинька! – шепнул он незаметно на ухо Пронскому. – В корчме, у Севастьяна, для тебя припасена татарка… Хорошенькая! Как бес, вьется!
– Приведи! Два червонца получишь.
– Маловато! Севастьяну надо, почитай, вдвое дать.
– Ну, ладно, получишь десять, ежели хороша.
– А Марья глазастая удавилась! – вдруг громко выпалил шут и отскочил от князя на одной ноге, обутой в женский сапожок.
– Какая Марья? – сквозь хмель спросил, вздрогнув от неожиданности, князь.
– Та, что ты намеднись у князя Черкасского купил, та, что ты для девичьей взял… с черной косой!
– А! – произнес князь и отвернулся к окну.
И сквозь одолевавший его сон ему мелькнули бледное лицо с большими серыми глазами, черная, развившаяся коса, разметанная по белым плечам, и послышался низкий грудной голос, шепчущий ему: «Князь, не замай! Невеста я Прохора! Руки на себя наложу! Ей-ей, руки наложу!» Но не послушался князь, зверь в нем говорил, и, не любя, погубил он человеческую душу. И теперь он отвернулся от окна, где сквозь кисейные занавески на него глянуло заходящее зимнее солнышко, глянуло и, точно застыдившись такого злодея, сейчас же спряталось за тучку.
– Дьявол! – крикнул он, стукнув чаркой по столу. – Ты что, вздумал шутки шутить со мной? Или жизнь недорога стала? Давай вина!
Васька подскочил и долил чарку доверху.
Вдруг пришел холоп с докладом, что князя зовут к боярину Черкасскому, которого ранили утром на улице; думали было, что он кончается, но боярин пришел к вечеру в себя и послал за князем Борисом Алексеевичем.
– Есть лекарь у него? – спросил князь Пронский посланного. – Кто?
– Царский лекарь Стефан Симон! – ответил посланный. – Боярин дюже мучился… теперь полегчало.
– Кто же это его саданул?
– Неведомо. Андрюшка-кучер сказывал, чужеземец какой-то: боярин-де в кулачный бой хотел вступить…
– Чужеземец ранил? – спросил князь. – А ведомо кто?
Холоп отрицательно покачал головой.
– Хорошо, ступай, скажи боярину, скоро буду! – И, не поклонившись домочадцам, князь вышел в свои покои.
XII
Заговор
В маленькой каморочке Ефрема было тихо; наступавшие сумерки чуть пробивались сквозь крошечное оконце и едва освещали сгорбленную фигуру старика над столом.
– Ефрем! Ефрем! – окликнул его кто-то шепотом в щелку двери. – Ты здесь?
– Здесь, что надоть? – слабым голосом ответил старик.
– Обедать