Москва и москвичи. Репортажи из прошлого. Владимир Гиляровский
каждому.
– Эй, ты, новенький, подходи! – крикнул он мне.
Я становлюсь в очередь и тоже получаю стакан сивухи и сажусь к крайней чашке, за которой сидело девять человек.
Здоровенный рыжий безусый малый крошит говядину на столе и горстями валит во щи. Я напустился на горячие щи.
– Ишь ты, с воли-то пришел, как хрястает, поглядеть любо! – замечает старичонка с козлиной бородкой.
– А тебе завидно, ворона дохлая?
– Не завидно, а все-чки…
Свалили в чашку говядину. Сбегали к кашевару, добавили щей. Рыжий постучал ложкой.
– Таскай со всем!
Вкусно пахли щи, но и с говядиной ели лениво. Так и не доели, вылили. Наложили пшенной каши с салом… Я жадно ел, а другие только вид делали.
– Что это никто каши не ест? – спросил я соседа.
– Приелась. Погоди с недельку, здесь поработаешь – и тебя от еды отвалит… Я похлеще тебя ашал, как с воли пришел, а теперь и глядеть противно.
А я прожил на заводе с лишком четыре месяца, а ел все время так же, как и сегодня: счастье подвезло.
Понемногу все отваливались и уходили наверх по широкой лестнице в казарму. Я все еще не мог расстаться с кашей. Со мной рядом сидел – только ничего не ел – огромный старик, который сразу, как только я вошел, поразил меня своей фигурой. Почти саженного роста, с густыми волосами в скобку, с длинной бородой, вдоль которой двумя ручьями пробегали во всю ее длину серебряные усы.
А лицо землисто-желтое, истомленное, с полупотухшими глубокими серыми глазами… Его огромная ручища с полосками белил в морщинах, казалось, могла закрыть чашку…
Он сидел, молчал, а потом этой жесткой, как железо, рукой похлопал меня по плечу.
– Кушай на здоровье. Будешь есть – будешь жив… Главное, ешь больше. Здесь все в еде…
– А вот ты, дедушка, не ешь.
– Мне ни к чему… Я умирать собираюсь, а тебе еще жить да жить надо… Гляжу я на тебя и радуюсь. По душе ты мне сразу пришелся…
– Спасибо, дедушка, и ты мне тоже… А то ведь у меня здесь все чужие.
– Здесь все друг другу чужие, пока не помрут… А отсюда живы редко выходят. Работа легкая, часа два-три утром, столько же вечером, кормят сытно, а тут тебе и конец… Ну эта легкая-то работа и манит всякого… Мужик сюда мало идет, вреды боится, а уж если идет какой, так либо забулдыга, либо пропоец… Здесь больше отставной солдат работает али никчемушный служащий, что от дела отбился. Кому сунуться некуда… С голоду да с холоду… Да наш брат, гиляй бездомный, который, как медведь, любит летом волю, а зимой нору…
– Нет, я только до весны… С первым пароходом убегу…
– Все, брательник, так думают. А как пойдут колики да завалы, от хлеба отобьет – другое запоешь… Ну да ладно, об этом подумаем… Ужо увидим.
– А сколько тебе годков, дедушка?
Старик поднял голову, и глаза его сверкнули на меня.
– Без малого с лишком около того…
И опять положил пудовую ручищу на мое далеко не слабое плечо.
– А ты вот што: ежели хошь дружить со мной, так не трави меня, не спрашивай, кто, да что, да как, да откеля… Я того, брательник,