Экспедиция в рай. Иван Погонин
головная боль сделалась тише. Кровь из разбитой губы больше не текла. «Вот и попили хорошего чайку на праздник…» На душе было так тоскливо – хоть волком вой! Ведь не хотел же в Москву ехать, не хотел! Когда в пять утра из дома вышел, увидел, что погода испортилась – похолодало до минуса, снег пошел. Пока ехал до станции, до того продрог, что уж было совсем решился на этом же извозчике домой возвращаться. Но тут жену вспомнил, сынишку. Ох, расстроил бы Настю пустой праздничный стол! Да и Ваньку чем-нибудь вкусненьким хотел побаловать. Поэтому поднял воротник пальто, руки в карманы засунул поглубже и быстро-быстро засеменил к вокзалу. В зале ожидания отогрелся, да еще и приятеля встретил, с которым давно не виделся. А у того с собой целое сокровище: шустовский довоенный коньяк во фляжке. Так что, когда поезд подали, настроение у Тараканова было совсем хорошим. Да и в Москве повезло: в хвостах не стоял, все к праздничному столу купил у одного торговца – бывшего поставщика его мясных лавок. Да как купил – почти даром, по осенним ценам. Это потому, что золотыми рублями расплачивался, не бумажками.
Сам Тараканов оказался купцом никудышним. Впрочем, если бы не обстоятельства, торговал бы Осип Григорьевич и поныне, для руководства хорошо отлаженным делом большого ума не требовалось. Но весной семнадцатого Тульская городская дума ввела таксу на продукты питания, и Тараканову пришлось выбирать: или торговать себе в убыток, или начать прятать товар и спекулировать, то есть заниматься тем, с чем не так давно он боролся в славном городе Львове, не жалея при этом живота своего и служебного времени. Отставной сыщик думал, думал и выбрал из двух вариантов третий: решил продать дело своему старшему приказчику. Услышав эту новость, жена чуть в обморок не упала. Как она только его не уговаривала, какими карами не грозила, даже разводиться хотела. Но Тараканов был непреклонен, и баронессе пришлось смириться. Взял он за «Мясную торговлю наследника П.С. Яковлевой», как тогда казалось, хорошо – десять тысяч. Восемь тысяч были в билетах четырехпроцентной государственной ренты, их Тараканов положил в банк, а две тысячи Кузьма Матвеевич принес золотыми империалами, десятками да пятерками. Осип, дурак, их еще брать не хотел – хождение монеты из драгоценных металлов в ту пору уже было запрещено. Еле его Кузьма уговорил, и за это теперь Тараканов при каждом посещении церкви ставил бывшему своему приказчику свечку – в декабре прошлого года большевики банки национализировали, а все долги Николая Кровавого простили. И остался бы Ося с носом, если бы не эти золотые две тысячи. На них все семейство последние полгода и жило. В Туле стало совсем голодно, поэтому перебрались к матери, в Каширу, поближе к ее коровкам и домашним молочным продуктам. Теткин дом Тараканов стал сдавать. В феврале жена поступила на службу в уездный Совет, машинисткой, а Тараканов подрядился конторщиком на товарную станцию.
Молока в доме было вдоволь, а вот с другими жизненными припасами дела обстояли намного хуже. Если самые простые продукты еще можно было купить в каширских лавках, то разных праздничных вкусностей там уже давно не водилось. Особенно тяжело Насте было без чая – чаевничать она любила, но ту странную смесь, которую продавали в лавке купца Антонова по 12 рублей 50 копеек за фунт, пить не могла.
Поэтому-то и встал сегодня Тараканов с первыми петухами, чтобы успеть на утренний поезд до Москвы – чайку хотел купить, продуктов каких-нибудь – разговеться, ну а если совсем повезет – то и окорок. Домой рассчитывал вернуться с четырехчасовым.
Все купил, да не задорого, положил в саквояж и пошел на трамвайную остановку. На извозчика тратиться не хотелось, они, оглоеды, совсем совесть потеряли – 10 рублей за самый короткий конец просили. Трамваи ходили редко и потому были переполнены. В первые два ему влезть не удалось, а когда на третьем к Саратовскому вокзалу подъехал, понял, что, если не поторопится, на поезд опоздает. Бегущий, буржуйского вида мужчина был замечен и остановлен патрулем матросов-балтийцев. Братишки бесцеремонно обыскали таракановский саквояж, нашли чай и заявили, что он экспроприируется в пользу революции. Тараканову бы промолчать, поскрипеть бы зубами и дальше бежать, на поезд успеть попытаться, так нет, начал права качать, уж больно чая стало жалко. Братишки долго не слушали – один из них ударил его кулаком в челюсть, после чего ему завернули руки за спину и отвели в ближайший участок, или, как они теперь называются, – комиссариат.
А там ему опять «повезло» – комиссарил во втором Пятницком участке некто Булгаков, бывший стрелочник Николаевской железной дороги, который в двенадцатом году благодаря Тараканову был отправлен Московским окружным судом на каторгу.
Осип Григорьевич своего крестника и не узнал – много их у него, да и тяжело было узнать в седом человеке в кожаной куртке и пенсне бывшего красавца-стрелочника. Зато Булгаков узнал его сразу.
– Огромное пролетарское спасибо вам, товарищи! – обратился он к приведшим Тараканова матросам. – Вы даже не знаете, какую крупную рыбу изловили. Это же господин Тараканов – известный жандарм.
Через два часа отставного коллежского секретаря на автомобиле повезли на Лубянку, 11. Сидевший рядом с ним милиционер держал в руках саквояж Осипа Григорьевича и тощую бумажную папку, в которой находились протоколы