Он сказал / Она сказала. Эрин Келли
ее нет, она может поджидать тебя на суше.
Отвечаю нарочито медленно:
– Если она там, то будет искать на фестивале. Где-нибудь, где играет музыка и стучат барабаны. А я еду с американскими пенсионерами. Да и вообще, Торсхавн – большой город, одиннадцать тысяч жителей, плюс съедутся толпы туристов. К тому же я замаскирован. – Поглаживаю бороду. – Буду ходить с перископом и заглядывать за каждый угол.
Приставляю козырек ладони ко лбу и прищуриваюсь. Лора не смеется.
– Если что, Мак живет прямо за углом, Лин – в двух кварталах, моя мама в часе езды, и твой отец постоянно на связи, звони ему в любое время.
– Ничего не могу с собой поделать, Кит.
Лора отчаянно ненавидит себя за то, что не сдержала слез – вижу, как она кусает нижнюю губу. Притягиваю ее к себе и запускаю пальцы под спутанный пучок. Она любит, когда я так делаю. По водонепроницаемой ткани скользит слезинка.
– Если хочешь, я останусь.
Лора выскальзывает из моих объятий. На секунду пугаюсь, что она стянет мой рюкзак. Но она хватает футляр с камерой и вешает мне на шею, как будто вручает олимпийскую медаль. Таким образом Лора благословляет меня; я вижу, чего ей это стоит.
– Береги себя.
– Ты тоже. Вы тоже. – Не думая о последствиях, я опускаюсь на колени и целую ее в живот. Еле-еле встаю опять. – Могло быть и хуже. Я собирался на Шпицберген. Неделю назад там белый медведь кого-то задрал.
Лора хоть и усмехается, а в мыслях далеко. Бесс Тейлор для нее страшней медведя-людоеда. Знаю, о чем она думает. Рассказывая о первом нападении, Бесс заявила, что остановилась лишь потому, что ее застукали. То есть признала, что способна нанести вред живому человеку.
Рассвет еще не занялся. На улице горят оранжевые пятна фонарей. От нашей двери до тротуара два шага по каменной плитке. Сделав их, оборачиваюсь. Лора стоит в дверях, опустив рукава свитера. На меня, как выразился бы Мак, снисходит озарение. Я собираюсь бросить беременную жену и поехать куда-то за тридевять земель, где может поджидать женщина, которая чуть не разрушила нашу жизнь.
– Я остаюсь, – слышу свой голос, и я не шучу.
Лора вспыхивает и хмурится.
– Не говори ерунды! Ты выкинул кучу денег. Иди уже. – Она выталкивает меня на улицу. – Ты ждал этого всю жизнь. Фотографируй. Потом будешь рассказывать детям чудесные истории.
Бросаю взгляд на ноги. Местные тротуары весьма опасны, особенно в сочетании с развязанными шнурками.
– Шансов меня отыскать у нее почти нет, – бормочу я, но Лора уже заперла дверь. Выходит, что я говорю сам с собой.
От нашего дома на Уилберхем-роуд до станции «Тернпайк-Лейн» пять минут ходьбы. Если срезать по Харрингей-пэсседж, то меньше – удобно, хотя сам проулок, что делит наш район надвое, по-диккенсовски мрачен. Иду через парк Даккеттс-Коммон, лавируя между качелей и горок, где обычно играют дети наших друзей. Под ногами хрустит битое стекло.
Со лба уже струится пот, мокнет борода. Помимо соленого привкуса на губах, осталась горечь лжи. Не проверял