По скорбному пути. Воспоминания. 1914–1918. Я. Е. Мартышевский
не пройдет и суток, как некоторых наших товарищей уже не будет в живых, другие, которых судьба сохранила невредимыми, устремятся вслед за отступившим противником, а третьи, вот, как, например, мы, беспомощные и страдающие, будут ехать обратно на скрипучих телегах в объятия матери-родины для того, чтобы на ее груди набраться сил и здоровья и затем вновь ринуться на дерзкого врага.
Вскоре мы увидели при дороге, в широкой лощине, покрытой зеленой травой, немного выцветшей от жарких дней, две огромные белые палатки, на одной из которых развевался колеблемый ветром флаг Красного Креста. Это был дивизионный лазарет. Множество подвод, двуколок и других повозок, запряженных и не запряженных, теснились около. Санитары в белых фартуках суетились, сновали взад и вперед, уносили раненых в палатки и опять возвращались для приема новых. Раненых было больше, чем мог вместить лазарет, поэтому некоторые лежали на сене или соломе вокруг палаток, громко охая и прося о помощи, но их было так много, что почти никто не обращал на них внимания. Легкораненые стояли в стороне большой толпой, переговариваясь между собой и участливо поглядывая на своих страдающих товарищей. Когда наши телеги остановились, санитары поспешно бросились к нам и, приняв на носилки, понесли в палату. Последняя была переполнена стонущими ранеными. Я лег на белый чистый тюфяк и старался не обращать внимания на то, что делалось вокруг. При виде адских мук этих людей собственные свои страдания я считал за ничто, и порой какое-то неудовлетворение зарождалось в глубине моей души. «Почему и я так не страдаю, как они?» Особенно привлек мое внимание один раненый, который лежал почти рядом со мной. Он весь с головой был покрыт шинелью. Его сдавленные и слабые стоны напоминали всхлипывание плачущего ребенка. По-видимому, несчастный был в бессознательном состоянии. Сначала он только охал, потом забормотал что-то о доме, о жене, о каких-то трех рублях. Бред его временами прерывался тихим стоном. Вдруг он внезапно умолк. К нему подошел доктор в белом халате, слегка отвернул полу шинели и, нахмурив брови, спокойно проговорил, обращаясь к санитарам:
– Унесите его!..
Мне стало жутко от этих слов. Мало-помалу все окружавшее – крики раненых, запах крови и пота – делалось для меня невыносимым. Мне хотелось поскорее куда-нибудь уйти, чтобы не видеть и не слышать этих ужасов. Так как ходить я не мог, то я выполз из палатки наподобие четвероногого животного, упираясь в землю руками и коленями. Такой способ передвижения был хотя и медленный, но в моем положении очень удобный. И я невольно чувствовал, что всякий, кто тогда стоял на ногах, смотрел на меня с участием и сожалением. А один санитар даже не вытерпел и воскликнул:
– Ваше благородие! Дозвольте я вам подсоблю!
Но мне хотелось быть одному, и поэтому я поблагодарил его и отказался от помощи. Недалеко от палатки я увидел несколько неподвижных тел навеки уснувших героев, которые лежали в ряд с вытянутыми ногами, обутыми в сапоги, и накрытые с головой серыми, запачканными кровью шинелями. Я со вздохом перекрестился