Радужная топь. Избранники Смерти. Дарья Зарубина
не сдержался и потрепал пса по ушам, но, заметив странный взгляд возчика, убрал руку. Пес ловко прыгнул на воз и уселся возле закрайца, словно тут ему и приказано.
– Задница у тебя, приятель, как у пекаря, – толкнул его локтем Игор. – Ну-тка подвинься, а то Владиславу Радомировичу места не станет. Экий хлыщ. Ногами побежишь!
Собака обиженно фыркнула, но от тычка закрайца не пожелала сдвинуться ни на толику, словно давая понять, что князь и его спутник на возу – гости, а он – хозяйский любимец и место свое уступать кому попало не намерен.
– Ах ты, наглая тварь, – замахнулся на пса закраец, но возчик остановил его:
– Мой это пес. Дома оставил, а он за мной побежал. Боюсь, если скажу до дому возвращаться – дороги не найдет. Башка широкая, а ума как у тетерева.
Князь пристальнее посмотрел на собаку – не мог он ошибиться, Казимежев был пес. Кажется, даже видел он его при князе в Бялом.
– Ну-ка, Проша… Дай-ка батюшке-князю места, – проговорил он ласково. Возчик вздрогнул, собака вскинулась, услышав свое имя. – Ведь не купил ты ее, Славко, верно?
– Прибилась в пути, да так со мной и пошла. Уж пару месяцев при мне, – признался возница.
– Это князя Казимежа из Бялого пес. Гончак большой цены, – разъяснил Влад, видя, как наполнились горечью глаза возницы. – Вернуть его ко двору Бялого нужно. Захочет новый князь – подарит его тебе или продаст, если ты цену сможешь дать. Уверен, что за то, что вернул его, наградит. А вот если оставишь себе собаку и узнает в ней кто любимца князева – вором тебя назовут и поступят как с вором.
Возчик понуро кивнул: мол, понял, не дурак.
Владислав потянулся рукой к ошейнику собаки, чтобы продеть в петлю веревку и привязать пса, но отдернул руку, потер пальцами веки. На мгновение показалось ему, что глаза собаки превратились в радужный круг. На границе зрения мелькнуло что-то белое.
Владислав огляделся, позвал мысленно: «Высший маг Мечислав? Ты?» Но в ответ только ветер прошелестел по кустам. На мгновение показалось…
Глава 3
…что кто-то следит за ним из густой зелени семицветным взором. И под прицелом этих страшных глаз так неуютно, так тягостно. Жжет руки пролитая кровь, разъедает кожу, словно кипящая смола обжигает, калит.
Якуб опасливо опустил глаза на свои ладони и вскрикнул: так и есть! Кровь! Кровь! Все руки ею перемазаны!
Он принялся тереть их о рубаху, но ничего не помогало. Якуб на нетвердых ногах подошел к двери, крикнул:
– Ядзя, воды дай! – и тотчас застонал, вспомнив, что уж нет ее в Бялом. Давно нет, к сестрице сам отослал. А всего-то и вины на ней было, что добрая, как телка: губы теплые, ресницы длинные, ко всякому идет. Сам прогнал, а была бы сейчас рядом Ядвига, может, и пришли бы на глупый бабий язык слова, что утишили бы больную совесть, заплатали проеденное виной, как мышами старая одежа, сердце княжича.
– Иларий!
Якуб выглянул за угол. Прыснула прочь какая-то девка. Да и что с нее взять, уж верно,