Если любишь – отпусти. Таня Винк
первое движение крошечного человечка, первый крик – и все это подарено ей. Судьба не имеет права ее обижать, не должна над ней глумиться – хватит одного раза. Судьба просто обязана подарить ей сына, да, именно сына. И это произошло.
Тогда, в первые дни любви, Эля заливисто смеялась, цокая каблучками по тротуару, а Юра шел рядом, размахивал руками и нес веселую чепуху, от которой ее сердце таяло, таяло… И растаяло на третьем месяце встреч. Она с наслаждением ласкала его израненное тело, целовала шрамы, содрогаясь от того, как больно ему было, и все сильнее погружаясь в любовь, нежную, безгранично светлую, – она жаждала тишины, покоя, неспешной беседы, утреннего горячего чая, пышно взбитой подушки, теплой комнаты и уюта. Это была совсем другая любовь, не похожая на ту, первую, и это было понятно – ей не шестнадцать, любовь в ее сердце – это уже не комок нервов, сжимающийся при малейшем слове, вздохе, взгляде. Теперь ее любовь – словно новорожденное дитя, которое увидело свет и которому все равно, кто и как примет его в этом мире, потому что Эля верит Юрке. Верит интуитивно – так мы, не отдавая себе отчета, выбираем из толпы одного-единственного человека и спрашиваем, который час или как добраться до ближайшей трамвайной остановки, в то время как из ближнего круга, из тех, кого знаем, мы заранее определяем, кому можно доверять, а кому – нет, не по словам, а по глазам, выражению лица, тембру голоса, жестам, осанке, походке. По тому, что нельзя подделать. Если бы можно было сравнить с чем-то еще эту любовь, то Эля сравнила бы с теплой морской водой, на поверхности которой она лежит, закрыв глаза и доверчиво раскинув руки, – она не тонет, потому что расслабилась. Но однажды, проснувшись на плече Юры в серых сумерках раннего утра, она вдруг поняла и тут же испугалась – она все еще любит Шуру…
Рая лежала на кровати, укрывшись одеялом до подбородка и согнув ноги в коленях – так большой живот выглядел более естественным. Рядом сидела женщина. Не переставая говорить, женщина повернула голову и оборвала себя на полуслове.
– Элла Михайловна, доброе утро. – Райка оторвала голову от подушки. – Познакомьтесь, это наш агроном, Нина Сергеевна, в гости приехала.
– Доброе… утро, – ответила Эля, глядя во все глаза на Нину Сергеевну.
Нина Сергеевна… Мягкие, плавные черты когда-то симпатичного, улыбчивого, немного упрямого лунообразного лица заострились и огрубели, в коренастой фигуре проявилась мощь сельской женщины, привыкшей к тяжелому труду. Значит, она реализовала мечту – уехала поднимать село. Когда-то розовая кожа обветрилась, между почти сросшихся бровей пролегли две глубокие вертикальные складки, и от этого ее взгляд казался суровым, недоверчивым, холодным. Эле стало крайне неуютно, будто не Нина, а она много лет назад все разрушила.
– Теть Нин, ну чего вы? Познакомьтесь. Помните, я говорила вам про Эллу Михайловну? Она будет у меня роды принимать.
Нина сидела, широко, по-мужски расставив ноги и уперев руки в бока. Глядя в пол, она с шумом втянула воздух и подняла голову.
– Мы, знаешь ли, знакомы. –