Рыбак и Сара. Владимир Иванович Эйснер
жешь! И стали мы на рыбалку ездить, подлёдные сети смотреть, рыбу выбирать, и киношники тут же крутятся, аж злость берёт.
– А он мне: – Ноль внимания на них. Привыкай!
И действительно привыкаешь: ну, работа у людей такая. Бывает же.
Прилетали на три дня, а тут как замело-завьюжило-задуло-занедужило, они аж обомлели. Носа не кажут. Киношники чуть не плачут: оптика махом стынет, стёкла задувает – ничё не снимешь.
– А принц чего?
– А принц парень храбрый. Вытащил его на улку, чтоб немножко постоял на ветру. Идёт, не спотыкается, у нас, говорит, самум тоже уй-ю-юй! Дали два круга по городку, бодигварды его под руки – и в палатку: хватит!
– И что сказал?
– Бр-р-р! – сказал, и руки над печкой греть!
– Правильно! Руки отогреть – первое дело! И что потом?
– Как метель кончилась, ещё ездили олешков снимать. Выгнал я на них табунок, выставили камеры, но не знаю, что у них там получилось. Рассвет был безоблачный, яркий, чистый. Но солнца ж нет.
– И всё? – в голосе Сары слышалось разочарование.
– Нет, не всё. Когда пришёл вертак, стали снимать городок, он мне говорит:
– Помнишь очки?
– Какие очки?
– Помнишь, на полюсе запасные свои отдал?
– А-а-а!. Если потерялись, не переживай, ещё есть!
Он так на меня помотрел-посмотрел и говорит:
– Не потерял. На почётном месте, в золотом сундучке, старшой семьи нашей сохраняет. На шкатулке той имя твоё написано: такой-то зрение сыну нашему сохранил. И сегодня вместо очков тех оставляю тебе палатку. А чтоб никто из начальства (мне кое-что про начальство ваше рассказали уже) руку не протянул, вот тебе дарственная от рода нашего королевского, саудитского! —
И щёлкнул пальцами, и тотчас ловкий такой мужичонка из папочки с золотым тиснением бумагу вынимает. Тройная бумага: по-арабски, по-английски и по-русски написано, и мне подаёт.
– А ты?
– А я прямо не знаю, что сказать. Не сравнишь ведь очки рублёвые и палатку арктическую, которая много тыщ стоит, любой ветер держит, и в воде не тонет.
– А можно ту грамоту посмотреть?
– Можно. На материк слетать, там она. В доме родительском, в простом сундучке жестяном сохраняется. Тут боялся оставить. Когда я в отпуске, изба подолгу пустует, сыростью пропитывается. Иногда и кто шальной набредёт, то кастрюлю, то топор скоммуниздит, бессовестного народу много стало в тундре.
– Раньше не было, чтоб украли. А сейчас – да, бывает…
– А мне память осталась. Часто того араба вспоминаю.
– Всё! Перехожу, тру-ля-ля, тру-ля-ля, жить палатку короля! Чисто, сухо и комаров нет!
– Давай чуть позже. Дня через три четыре, когда совсем поправишься, а пока давай под одной крышей, если вдруг плохо станет, – я рядом.
– Неудобно мне что твоё место захватила. Ты, небось, втихаря ругаешь меня за наглость?
– Ужжжасно ругаю! Прям аж рассвирепел весь!
Сара внимательно глянула ему в лицо и улыбнулась: