Приключения чувств, или Три истории про любовь. Алексей Валентинович Борисов
марта большой букет. Догадываясь, что после обеда она будет «нарасхват», встретил утром, когда она бежала на занятия; едва сам не ошалел, увидев, каким обалденным светом распахнулись ее глаза. Долго смотрел ей вслед, думая над тем, что же она будет в течение трех пар делать с этим моим неуклюжим букетом, куда поставит, где спрячет? Может, попросит сохранить его в преподавательской? Хотя, конечно, проще просто выкинуть…
Несколько раз мне приходила в голову идея все-таки попытаться встретить ее мать, поговорить с ней, объяснить, что я ни на что не претендую, что виноват, и попросить только лишь рассказать Ирине, кто же я такой на самом деле. В моем представлении, это дало бы мне право встречаться с «клонёнком» не на правах «обмена услугами», а на каких-то более нормальных, человеческих основаниях. У нас появилось бы больше доверия. По крайней мере, она знала бы, что я – не чудаковатый старикашка, а ее отец!
Но, с другой стороны, в этом теперь и не было особого смысла. Для такого привыкшего к одиночеству человека, каким я являлся, внимания ко мне ныне было более чем достаточно. Заприметив как-то у меня в прихожей лыжи, она тут же сообщила, в каком из пригородных лесопарков катается по воскресеньям с подругами. С тех пор по выходным, испуская клубы пара, я прокладывал лыжню для стайки хихикающих девиц, терпел шаловливые обстрелы снежками и с дурацкой обстоятельностью показывал им, как надо разводить в лесу костер – как будто им это когда-нибудь в жизни пригодится!
Неудобства от чувства неловкости компенсировались единственно тем, что, когда подруги разбегались по домам или более веселым компаниям, Ирина иногда оставалась со мной, и мы шли по лесу вдвоем, чаще – бок о бок, прокладывая две параллельные лыжни, и между нами в такие минуты устанавливалась особая близость. Я самым натуральным образом ощущал ее частицей самого себя, чувствовал, как в ее раскаленные долгим бегом легкие врывается свежий бодрящий воздух, как сильное, молодое сердце гонит по жилам жаркую, алую кровь, как напрягаются мышцы, тонизируя нервные окончания и превращая ее всю в стремительную птицу, стелющуюся в своем полете над слепящим своей белизной глаза снегом…
Ловкая и тренированная, на коротких дистанциях она даже обгоняла меня, бывалого лыжника. Вырвавшись на пригорок, на секунду оглядывалась и неслась вниз, оставляя за собой колючий и искрящийся шлейф инеевой пыли, и франтовато тормозила внизу, вычерчивая лыжами крутую дугу и поднимая высокий веер снежных брызг. Размахивая рукой в пуховой варежке, смеялась, показывая ровные и белые, как у артистки в кино, зубы, и щеки ее расцветали приливающей кровью, совсем как юные розы. Она улыбалась широкой жизнерадостной улыбкой здоровой и счастливой девушки, и я сознавал, что жить стоит хотя бы ради того, чтобы она иногда одаривала меня и весь мир такой улыбкой…
И затем, укрывшись от ветра в какой-нибудь рощице, мы пили из пластиковых стаканчиков кофе из термоса, который я возил в рюкзачке за спиной, и кормили крошками крохотных синичек, и ехали обратно, к серой гряде многоэтажек на окраине